o c24ec28d571a6d65

линии тоненькие, - указал Волк на отпечаток пальца, - мнится мне, что у всех людей разные

они. Коли найдут способ их сличать, то нам, татям, несладко придется».

- Он полагает печать на руку каждого человека, чтобы все люди знали дело Его, -

пробормотал Гриша. «Однако ж, что линии твои, что подошвы рисунок – все это, Волк,

пустое – воевода нам с тобой в лицо посмеется, а потом тако же – в прорубь столкнет».

- Ну, это он не на тех напал, - присвистнул Волк и вдруг остановился: «Смотри-ка, кто это?».

Они сидели на перевернутых нартах и молчали. «Ну вот, что, - наконец, сказал Волк, - не

хочется мне за старое браться, а, видно, никак иначе батюшку твоего не вызволить. Гриша

тогда пусть тут остается, а я с тобой поеду, и сделаю, все, что надо, Федосья».

- Григорию Никитичу тоже придется, - вздохнула девушка, глядя на еле заметные в

спустившемся сумраке стены крепостцы.

- Случилось что? – мужчина поднялся и посмотрел на девушку. Федосья заметила, как

побледнело его лицо, и тихо ответила: «С Никиткой все хорошо. А Василиса…, она сама

тебе все скажет».

«Теперь будет мучиться всю дорогу до Тюмени, - Федосья взглянула на него. «Но нет, не

могу я ему ничего говорить – то Василисы дело, не мое».

- А где Груня? – вдруг, обеспокоенно, спросила она. «К родителям, что ли, отсюда уехала?

Дак у нее и оленей не было, а лошадей тут мало – кто ей даст?».

- К родителям, - кисло ответил Волк. «Да уж если бы. Аграфена Ивановна теперь птица

высокого полета, - калачи ест, и пряниками закусывает. В подхозяйки к воеводе пошла».

- Он ведь женат! – ахнула Федосья.

- Жена, Федосья Петровна, как говорится, не стена – подвинется, если надо, - мрачно сказал

Гриша. «Вона, как раз ночь спускается, у воеводских палат постойте – сами все услышите».

- Так Великий Пост же, - ужаснулась девушка.

- Кому Пост, - ядовито отозвался ей муж, - а кому и Масленица круглый год.

Федосья задумалась и решительно тряхнула капюшоном малицы: «Тут переночую, под

нартами, а завтра с утра пойду к ней. Она добрая, не откажет, поговорит с воеводой – ежели

он грамотцу напишет, в коей велит моего батюшку отпустить, то так лучше будет».

- Ну, сходи, - вздохнул Волк, - может и получится чего, я тоже не хочу кровь-то проливать, не

дело это.

-Нате, - Федосья порылась на нартах, и протянула мужчинам мешочек, - ягод возьмите, из

дома захватила, хоша и замерзшие, а все равно, - вкусно.

Волк отсыпал себе горсть в карман, и сказал другу: «Ты иди вперед, я сейчас».

Он посмотрел на жену, что устало, сгорбившись, сидела на нартах, и, опустившись рядом,

достав ее руку из меховой рукавицы, прижавшись к ней щекой, сказал: «Ты не бойся. Коли

Волк что обещал, - так он делает».

- Я знаю, - проговорила жена, и только крепче прижалась к нему. На стенах крепостцы стали

зажигать огромные, видные за несколько верст, факелы, а они все сидели рядом, смотря на

то, как на снегу играют отблески огня.

Груня убрала со стола, и, напевая что-то, принялась перестилать большую, пышную, мягкую

постель.

Девушка вдруг приостановилась и чуть покраснела, держа подушку в руках. «А как жена его

приедет, так я тут и не поживу более, - подумала она. «Ну, ничего, до меня дорога недолгая

будет – через двор перейти, да и Данило Иванович сказал, что с ней не спит уж давно. Со

мной будет, - Аграфена присела на кровать и, обняв подушку, вздохнула. «Я скучать по нему

стану, привыкла уже, каждую ночь-то вместе».

- Ты что это тут сидишь? – раздался от двери голос воеводы. Аграфена вскочила и робко

сказала: «Я сейчас, ваша милость, сейчас, все сделаю».

Данило Иванович усмехнулся, сбрасывая полушубок. «Избы сегодня рубить зачинаем, так я

за ровнялом своим зашел, забыл его с утра».

- На столе оно, там, - указала Груня, - в горнице.

-Да уж я видел, - он приподнял ее за подбородок и вдруг, смешливо, сказал: «А ведь я его,

Аграфена Ивановна, нарочно оставил».

«А зарделась-то как вся, - добродушно подумал воевода, раздевая девушку. «Сладкая,

конечно, сладкая да горячая, - он погладил Груню пониже спины и шепнул: «Видишь, и

постель не пришлось убирать, пригодилась».

«А Марья-то моя, - усмехнулся Чулков, чувствуя под руками маленькую, жаркую грудь, -

только и знает, что лежать, да охать. Зато хороших кровей баба, сего у нее не отнять. Ну,

ничего, от Груни тоже славные сыновья будут, в дружину пойдут».

Девушка, стоя на четвереньках, уткнувшись в подушку, застонала, - громко. Данило

Иванович, прошептал ей: «А теперь давай покричи, Грунюшка, покричи, дверь закрыта, не

услышит никто».

Потом воевода зевнул, все еще не отпуская ее, и сказал: «Надо тебя еще кое-чему обучить,

Груня, сегодня ночью и займусь. Что на обед-то?».

- Тельное, да кашу сварю, как вы учили меня, гречневую, с маслом льняным, - нежась под

его рукой, ответила девушка. «Сегодня ж рыбное можно, да?».

- Можно, можно, - рассмеялся Данило Иванович, и, потянувшись, добавил: «Ничего, весной

огороды будем закладывать, по осени уж с капустой и луком будем, все вкуснее. Хотя

вкуснее тебя, Грунюшка, - он провел губами по нежной шее, - ну ничего на всем свете нет».