О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Летом 1982 года отец ушел от матери – в этот раз навсегда. Она потеряла Саифи, дядю и мать, но никогда не думала, что потеряет отца. Помню день, когда я застала их на кухне. На ней был старый розовый халат, а он стоял, приставив к горлу нож, и грозился себя убить. Позже она использовала этот случай против него; мол, еще одно доказательство, что он ненормальный, он не владеет собой. Она не замечала, как доводит его, меня и брата – а все мы были совершенно нормальными людьми – до грани отчаяния. Я уже не помню, о чем они спорили. Да это было и не важно. Они повернулись ко мне; оба хотели, чтобы я засвидетельствовала, что они делают друг с другом. «В последний раз я терплю это унижение», – сказал он. «Унижение! – прокричала она. – Да чтобы мужчина твоего возраста вел себя так? Грозил мне ножом?» «Не тебе, – раздраженно ответил он. – Не тебе. Себе».

После бесчисленных скандалов ему удалось выторговать себе отдельную комнату (последнее унижение, говорила мать), якобы потому что он не спал по ночам и беспокоил ее, так как она просыпалась при любом шорохе. Каждый вечер, когда мать ложилась спать, отец подолгу говорил по телефону с Зибой-ханум. Позже мать критиковала его за его инфантильное поведение. «Ведет себя как юнец, – говорила она. – То влюбится, то разлюбит. Совсем стыд потерял, в его-то возрасте. Семидесятилетний старик!» Отцу было не семьдесят, а шестьдесят два, но с матерью всегда было так: если факты ей мешали, она ими пренебрегала. И все же она была права, он действительно вел себя как юнец, хотя она тоже. Прерванные отношения не дают нам вырасти; чтобы повзрослеть, необходимо преодолеть некий рубеж. После смерти Саифи время для матери остановилось, а отец так и не смог распрощаться с юношеской мечтой и до сих пор вел себя как двадцатилетний парень, который вот-вот женится на девушке их своих грез. Она же навек осталась юной брошенной невестой.

На следующий день отец ушел. До этого он уже грозился уйти и даже пару раз осуществлял угрозу, но через два-три месяца возвращался. Несколько раз они соглашались развестись, но потом она передумывала, и он возвращался. Постепенно она стала рассчитывать, что он вернется, что бы ни случилось, ведь на самом деле она никогда не хотела с ним разводиться. Прошло пятнадцать лет со дня, когда он написал в дневнике, что боится лечь в могилу, так и не познав настоящей любви. Мать воспринимала их ссоры как необходимые ритуалы; для него каждая была смертельным ударом. Как часто бывает в парах, она принимала его как нечто само собой разумеющееся – и зря.

Почему он ушел именно в этот момент? Поступил бы он так, если бы не случилась революция? В дневниках он пишет, что хотел уйти много раз, но всякий раз его что-то останавливало: сначала дети были слишком маленькие; потом он стал успешным общественным деятелем, и казалось неправильным бросать женщину, которая разделила с ним трудные времена; в тюрьме ему было не до развода, а потом он решил, что поступит неблагодарно, если уйдет от супруги, которая страдала, пока он сидел за решеткой. Если бы он развелся до революции, то стал бы изгоем в социальной группе, к которой они с матерью принадлежали. Другой человек не придал бы этому значения, но для отца это было важно. Он хотел, чтобы окружающие считали его порядочным человеком, и поэтому оказался в ловушке. Ведь порядочные люди не бросают жен. Лишь после Исламской революции и разрушения прежнего общественного порядка он осмелился решиться на то, на что не решился пятнадцать лет назад.

Он давно это планировал. Вскоре после нашего с Биджаном возвращения из Америки он продал дом и построил трехэтажное здание с тремя отдельными квартирами: одна для брата, одна для матери и одна для меня. Он решил так: я заботился о ней много лет, теперь ваша очередь. Брат в свою квартиру так и не въехал. Они с Шахран снимали жилье в Тегеране, а в 1986 году переехали в Англию. Я же безропотно сделала то, о чем меня просили. Мне не хватило смелости отказать отцу, хотя Биджан был категорически против, чтобы мы жили в такой близости от матери. Он считал, что расстояние не помешает нам о ней заботиться. Но мы все же поселились рядом, и квартиры были спроектированы таким образом, что можно было легко попасть из одной в другую. Кухня и коридор выходили на внутреннюю лестницу. Если я запирала эти двери, следовали бесконечные скандалы; таким образом, мать всегда могла войти к нам, даже когда нас не было дома.

Тридцать лет я сочувствовала отцу и надеялась, что однажды он заживет счастливой жизнью с кем-то, кто будет его ценить. Я не думала о матери и о том, что с ней станет. Теперь он ушел, и мне внезапно стало ее жалко, как никогда раньше. Когда я сердилась на нее и упрекала, что она сломала нам жизнь, сторонний наблюдатель – Биджан или Шахран – замечал: «Все не так, как тебе кажется». «Твой отец – обаятельный человек, – говорил Биджан. – Мать его достала, но он пользуется своим обаянием, чтобы оправдать дурные поступки».