О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Шахран, ставшая моими вторыми глазами, разглядела в матери то, что я раньше редко замечала. «Ты не ценишь ее честности, – говорила она. – Всю жизнь она видела от самых близких людей лишь пренебрежение и ложь. Все началось в доме ее отца, но по-настоящему трагично то, что даже Саифи, ее идеальный первый муж, лгал ей, скрыв свою болезнь. Я люблю твоего папу и с ним мне больше нравится проводить время, но мое сердце на стороне твоей матери».

Мама вдруг осталась совсем одна. Революция отняла у нее ближний круг единомышленников и женские свободы, а без мужа, который десятилетиями играл роль отца семейства, распорядителя, бухгалтера и друга, у нее не осталось защитников. Муж мог уйти и начать новую жизнь с женщиной намного моложе него, а у нее не было такой возможности. «Жаль, что я не родилась мужчиной, – десятилетиями повторяла она. – Я всегда хотела продолжить образование, пойти учиться в медицинский институт». Отец часто жалел, что не поощрял ее искать работу; тогда она была бы намного счастливее. Карьера парламентария была временной и только сильнее ее озлобила. Она осталась наедине со своей гордостью, гневом и чувством, что с ней обошлись несправедливо. Встали ли мы хоть раз на ее сторону? Сочувствовали ли ей?

Когда отец ушел, мать еще некоторое время не догадывалась о происходящем и делилась своими обидами с Зибой-ханум. Проклинала отца в ее присутствии и твердила, что уверена, что эта шлюха Шахин вернулась в его жизнь. Но скоро тайное стало явным. Зиба развелась с мужем и перестала приходить к матери. Позже мать обижалась на нас, что мы скрывали от нее правду, а мы виновато отрицали, что знали об их романе.

Когда отец ушел, нас накрыла звенящая тишина, как после мощного взрыва. Каждый день вокруг нашего дома образовывались новые кратеры тишины, в которой постепенно зазвучало все, о чем я не могла спросить вслух. Мне не давали покоя те же вопросы, что и матери: а если бы она родилась мужчиной? А если бы продолжила образование? А если бы не вышла замуж? А если бы не перестала танцевать?

В 1982 году у Мохаммада и Шахран родилась дочь Санам. Родилась на два месяца раньше срока; врачи не знали, выживет ли она, и когда мне об этом сообщили, я не хотела ехать в больницу; думала, что если я не поеду, то смогу каким-то образом предотвратить вред. Когда я наконец явилась, то увидела брата. Тот проводил меня в палату, где его дочь лежала под аппаратом ИВЛ. «Наша храбрая малышка, – сказал он. – Она держится. Она очень упорная». Так она появилась на свет, упорная и торопливая, и осталась такой и потом. Всякий раз, когда я смотрела на эту крошку, мое сердце разбивалось на тысячу кусочков – так я ее любила. Мы с ней очень сблизились. Помню, однажды – ей тогда не было и двух лет – я вела ее за руку по длинному извилистому коридору мимо родительской спальни, библиотеки, комнаты бабушки и ее собственной комнаты в конце коридора; вела и рассказывала истории, а она слушала очень внимательно, склонив голову, сосредоточенно разглядывая пол и крепко держа меня за руку. Войдя в палату, где лежала Шахран, мы с Мохаммадом увидели там моих родителей и ее мать; та над ней хлопотала. Родители не скрывали своих чувств друг к другу. Мать время от времени бросала на отца гневные взгляды, которые тот пытался игнорировать, глядя в другую сторону. «Опять они за свое, – подумала я. – В любой ситуации всегда важнее всего их скрытое противостояние».

Отец с Санам и маленькой Негар

Два года спустя, в январе 1984 родилась наша дочь Негар. «Открыла глазки!» – последнее, что я услышала перед тем, как потерять сознание; это сказал мой врач. Он держал ее за шкирку, как котенка; она широко раскрыла глазки и внимательно разглядывала все вокруг, и я запомнила эту картину, прежде чем погрузиться во тьму. Вечером накануне отъезда в роддом позвонил отец. Мать была у нас и взяла трубку. «Ах ты ублюдок! – закричала она, и я поняла, что звонок от отца. – Это вас, мадам, – произнесла она изменившимся тоном и протянула мне трубку на вытянутой руке, как грязную тряпку. «Я уже не имею права звонить дочери», – проговорил отец обиженно и устало. Мы толком не побеседовали. Это было невозможно, пока мать рядом перечисляла его грехи и разглагольствовала о моей неблагодарности.