Отец оставил матери квартиру, которая была записана не на нее (она не уставала нам об этом напоминать). Он присылал ей маленькое ежемесячное содержание. И это было еще одно унижение – находиться на содержании, зависеть от отцовской щедрости. Она впервые потребовала документы на собственность. Отец объяснил, что всю жизнь был ее бухгалтером, забрал свою долю, а матери оставил все ей причитавшееся. Он присылал письма, в которых подробно перечислялись покупки и траты, и настаивал, что не взял ничего лишнего. И вместе с тем он заставил нас выписать ему доверенность на продажу квартиры во Франции, причем на остальное имущество у него тоже имелась доверенность. Мать винила нас с братом, что мы ее не защитили, а после отъезда брата обвиняла одну меня – мол, я сговорилась с отцом, и мы украли все ее деньги. Хотя я ей сочувствовала и впервые в жизни искренне соглашалась, что ее недовольство оправдано, я не могла забрать у него доверенность. Мне просто не хватало духу.
Отец вел себя осторожно и поддерживал с нами постоянный контакт. Звонил почти каждый день, обычно с работы. Помимо еженедельных визитов, он иногда заходил после обеда или по выходным, когда мы водили детей в парк. Когда Негар было три года, он купил ей канарейку. Она утверждала, что когда приходил
Помню один холодный день в самом начале весны; наш сын Дара плачет – редкость для него – и топает ножками: я пытаюсь уговорить его надеть легкую куртку. Негар в красной вязаной курточке с маленькими желтыми цветочками (ее связала маман Несси – так мои дети звали мать) послушно стоит, готовая выходить, и смотрит на Дару, точно говоря: посмотри на меня, я не капризничаю, я готова идти гулять! Отец говорит: «Я почти никогда не видел, чтобы он плакал». «Он хочет костюм Зорро», – говорит Негар. Зорро? Оказалось, кто-то в детском саду пришел в таком костюме. Дара – спокойный мальчик, он невозмутимо делится игрушками, но иногда как воспылает страстью: к футболу, красным сапогам, отцовской трубке, луне. И тогда в нем словно поселяется маленький чертенок, мягкие пухлые щечки взволнованно раздуваются, глаза блестят, и он всем своим существом тянется к объекту своего желания.
«Он просто избалованный мальчишка», – фыркаю я. Его няня Тахмине терпеть не может, когда он плачет; у нее самой уже глаза на мокром месте. «Ну тихо, тихо», – бормочет она и ласково застегивает пуговицы на его курточке (еще один подарок маман Несси – темно-синяя, с вывязанной на правой полочке красной собачкой и двумя кармашками, которые Тахмине-джун уже набила конфетами). «Я сошью тебе костюм Зорро, – говорит она. – И костюм Супермена. Вот подожди, через пару дней вместе сходим за тканью».
Скоро Дара успокаивается, и они с отцом заговаривают про Супермена и Зорро. «Когда вырасту, хочу быть как они», – говорит Дара. «Но почему Зорро? – недоумевает отец. – В Иране много своих великих героев. Ты разве не хочешь походить на Ростема или Каве? – спрашивает он. – Знаешь, кто такой Каве? Он спас Иран от страшной тирании Зохака. Когда ты родился, я надеялся, что тебя назовут Каве».
Дара отвечает: «Мне не нравятся иранские герои, они обижают маму. У них пистолеты, и они хотят нас убить». Отец, кажется, в шоке. «Так было не всегда, – тихо произносит он. – В детстве твоя мама могла ходить куда угодно и делать что угодно». «Тогда я хочу, чтобы сейчас было, как тогда», – говорит Дара, и мы не продолжаем эту тему.
Думаю, причиной поведения Дары стал один случай, произошедший несколькими неделями ранее. Был национальный праздник, мы с Биджаном решили отвезти детей в горы, в деревню Дараке в окрестностях Тегерана, находившуюся примерно в двадцати минутах от нашего дома; там был легкий маршрут. Мы прекрасно провели время, дети пели, Биджан шутил, мы ели кебабы и сидели на улице, хотя было прохладно. Счастливая семья.
На спуске мы с Негар пошли впереди. Дочь рассказывала историю о приключениях хвастливого петуха, и тут я услышала крик:
– Эй,
Негар испуганно взглянула на меня.
– Не обращай внимания, – сказала я. – Просто иди дальше.
– Эй, ты! Глухая, что ли? – огрызнулся дружинник.