О чем я молчала. Мемуары блудной дочери

Если бы я могла соотнести чувства, которые испытывала в тот день, с чем-то осязаемым, например с цветом платья, которое было на мне тогда, или с тем, что я стояла в гостиной спиной к окну, когда она велела мне убираться; или с тем, как постепенно затихал ее голос по мере того, как я поднималась по лестнице в свою комнату, ощущая внезапную боль в ногах, – если бы я могла это вспомнить и привязать свою эмоциональную память к более конкретным обстоятельствам, если бы мои чувства обросли плотью и кровью, возможно, я бы не переживала их столь остро даже сейчас. Но я помню лишь как поднялась наверх в свою комнату, собрала сумку и пристыженно последовала за мужем прочь из дома матери в дом его родителей. Не помню, о чем мы с Мехди говорили. Он жил в другом мире, мы с ним так и не научились говорить на одном языке. Он задавал вопросы, на которые у меня не было ответов. (Почему моей матери дозволительно так себя вести? Почему мой отец так слаб?) За другие вопросы я его возненавидела (разве обязательно ежедневно навещать отца в тюрьме? Зачем ты придаешь такое большое значение книгам?). Но решение переехать к его родителям далось мне нелегко. Хотя они ничего не сказали по поводу моего изгнания из дома, я чувствовала себя униженной, и мне было очень одиноко.

«Понедельник, 6 июня 1966 года. Сегодня ближе к обеду приходили Азар с мужем, – пишет отец в дневнике в неделю нашего возвращения. – Моя счастливая девочка, полная надежд, превратилась в растерянную нервную молодую женщину». Через несколько дней я пошла к нему одна, и он с порога спросил: «Ты несчастна с Мазхари? Не хочу, чтобы ты жила в несчастливом браке. Лучше покончить с этим прямо сейчас». Он серьезно наклонился ко мне, как делал всегда, когда что-то мне объяснял. Сложил кончики пальцев и постучал ими друг о друга. «Уходи, пока нет детей», – сказал он. Моя мать уже успела к нему заявиться, естественно не посоветовавшись со мной, и сказала, что очень за меня переживает и плакала из-за этого ночью. «Я ответил, что если родители сами довели своих детей до слез, что толку теперь из-за этого плакать», – написал он в дневнике.

Я ответила, что вышла за Мехди, чтобы сбежать от матери, что я все еще надеялась, что у нас с ним что-то получится, и пыталась спасти положение. «Я смогу на него повлиять, – сказала я. – Он все поймет». Так отец передает мои слова в дневнике. И добавляет, что, несмотря на мои заверения, продолжает обо мне тревожиться. «Боюсь, счастливого конца у этой истории не будет», – пишет он.

Примерно в тот же период мой брат начал расспрашивать отца о существовании Бога. Он читал Бертрана Рассела и дискутировал с моим кузеном Маджидом, который тогда увлекался Жан-Полем Сартром. Отец задавался вопросом, почему сын должен верить всему, что он говорит. Он посвятил свою карьеру попыткам улучшить положение в стране, которую любил. Всегда твердил, что, несмотря на самые сокрушительные неудачи, справедливость восторжествует, но его собственный пример доказывал обратное. В дневниках за тот год среди размышлений об ошибках США во Вьетнаме, постоянных конфликтах Ирана и Ирака, достоинствах поэзии и глупости следователя, который его допрашивал, то и дело всплывает одна фраза: «Я ненавижу себя и не хочу больше жить». С каждым днем его отчаяние усиливалось. «Жена обращается со мной так, что я ее боюсь, – пишет он. – Боюсь просить ее об одолжении: все просьбы она выполняет с такой задержкой и снисхождением, что, получив желаемое, я уже не рад. Сегодня сказал Нафисе, что Господь, верно, решил испытать меня и для этого послал мне такую жену». Встретившись с одним из муниципальных подрядчиков, который предложил одолжить ему денег, отец пишет: «До чего я дошел: подрядчик, предлагавший мне взятку в несколько миллионов, от которой я в свое время отказался, теперь хочет одолжить мне пять тысяч туманов – примерно семьсот долларов, – потому что знает, что у меня нет денег. Будь проклята эта жизнь! Почему я должен считаться с таким позором? Я так больше не могу. Боже, пощади меня; дай просто умереть».

Внезапно в июле 1966 года тон его записей меняется. Тогда пошел слух, что его могут освободить под залог. Несколько знакомых пытались убедить его написать письмо с просьбой о помиловании. Мол, таким образом правительству удастся спасти лицо и ускорить его освобождение. Отец, разумеется, отказался. Он догадывался, что правительство ищет способ выкрутиться из этой ситуации, но не собирался облегчать властям задачу – гордость не позволяла.