О чем молчат выжившие

Без них, без деток, многого бы не было. Смог ли бы он, Дед, пройти тот первый путь до сельской больницы, если бы не температура у Ваньки? То-то и оно, что, давай, не ври сам себе, из-за того же Семена мог бы и не дойти. Хотя… снова не ври, ведь дошел бы. Потому как сейчас каждый – Галахад, рыцарь Круглого стола, рыцарь без страха и упрека. Здесь, где все как на ладони, дерьмо не спрячешь.

А дети… Дети дали им сил. Впрочем, как и всегда. Как в те счастливые годы, когда задержка зарплаты казалась трагедией.

Может ли плавиться асфальт? Ну, фактически? Я не знаю. Сегодня такого нет и близко, сегодня солнце все так же высоко, но зато есть ветерок. Такой, знаете ли, свежий, приятный и все такое. Если стоять в тени, как я вот сейчас, так вообще хорошо.

Дымлю, прикурив одну от другой. Это очень вредно. Много ем, да так, что размеры скачут только вверх. А это еще хуже. Мне все так же нравятся красивошоколадные ноги, только теперь уже у одной определенной женщины. Не вопрос, что меня запросто заинтересуют еще какие-то, но насколько и как? Говорят, что думать надо головой, а выбирать сердцем. Сердцем выбирать невозможно, это мускул, гоняющий кровь по сосудам. Мне проще поверить в то, что где-то на уровне диафрагмы во мне живет легкая, в несколько перышек, душа. И выбирать именно ею.

Кручу головой по сторонам, высматривая самое нужное и необходимое мне существо на свете. Думаю о том, что происходило за последние несколько лет. Вижу все и ничего. С высоты своего не самого большого роста, прожитых лет и лишних килограммов можно увидеть вселенные и не заметить маленького комара. Но если найти какой-то якорь, который сможет дать возможность остановиться в безумном беге жизни вокруг, то останется только взять в руки псевдоастролябию и гипотетический секстант и найти точные координаты.

Мир вокруг слишком большой, чтобы познать его, и слишком маленький, чтобы не обращать на него внимания. И тот самый трамвай, последние сколько-то лет постоянно суетящийся на одном и том же маршруте, – может стать якорем для кого-то. Но не для меня.

Мой якорь, вихрастый, зеленоглазый и коричневый от солнца, которое он так любит, смотрит на бело-красный трамвай, чешскую ленивую таксу, пыхтящую потом и испариной в открытые окна. С высоты своих шести лет и седла нового велосипеда, вспоминая и смеясь над самим собой, бывшим таким глупым и несмышленым три года назад, он поворачивается ко мне, показывает пальцем в сторону мерно катящейся железной колбасы и смеется, показывая дырки на месте выпавших зубов:

– Пап, смотри! Т-р-а-а-а-м-в-а-а-а-й!!!