О чем молчат выжившие

Его пацанва трамвай, даже и прогнивший, ни разу не видела. Им поезд, что у летунов, кажется чудом. Вот лодки – это нормально, и все тут. А поезд – чудо. Господи Боже! Бедные дети, живущие среди одной огромной Беды. Дети, никогда не получавшие «просто так» плитки шоколада, пусть тот и не шоколад вовсе. Дети, никогда не державшие в ладони веревочку от воздушного щарика, украшенного надписью «С днем рождения!». Дети, не посмотревшие «Машу и Медведя».

Про это приходилось молчать. Просто молчать, и все. Зачем? Потому что, мать вашу…

Потому что тот же Семен как-то нашел пачку журналов «Максим». Семен, любивший Танюшку, замечательную чудесную Танюшку, ночью ушел куда-то по коридору торгового центра. И Дед, не выдержавший и отправившийся к нему ночью, слушал его очень долго.

Про то, что Таня не заслужила шрам от удара щучьего пера на щеке и шее. Про то, что ее руки можно спокойно вытереть наждаком, и не останется даже царапины. Про то, что волосы она стрижет под расческу. И почему, почему они, взрослые, допустили все это? Почему ему, Семену, никогда не видеть у нее загара и нескольких белых полосок с треугольниками на теле. И дед не знал, что сказать. Ведь рассуждать можно о судьбе убитого мира, о высоком, о миллиардах сгоревших душ, да… А что сказать вот этому пацану, просто хотевшему человеческого счастья, Дед не знал. Дед, потерявший еще больше.

Вот его дедом зовут. И внуков все нет. Да то ладно, то дело такое, наживное. Дети нужны, но сейчас-то головой думать надо. Еще сильнее, чем раньше. Ведь терять этих вот… страшно. Очень страшно.

А мир… что мир? Знай, подбрасывает себе новые сюрпризы с загадками. Вон, давеча, был в Курумоче. Даже чуть выпил в «Му-му». Познакомился там с парнем одним, как его… Мор… Морхольд, точно. Так тот, знай себе, собирался топать до самого, понимаешь, Черного моря. Ага, до него.

Дед аккуратно затоптал ногой остаток самокрутки. Ребятня все шушукалась, поглядывая на него. Ну да, ну да, таких, как он, сейчас на Соленом человек двадцать осталось. Ночью-то, после сложного дня и накануне воскресенья спать и не тянет. Хочется поболтать, посудачить, послушать вранье со сказками. Ну, а кто лучше наврет, если не помнящий время ДО? Вот и помолчи тут.

– Дед, а Дед?

– Ну?

– А расскажите про…

Виктор Давидюк ПЕЛИКАН

– Дядя Митрич, расскажи еще!

Митрич ухмыльнулся, с хитрым прищуром изучая сидящих у костра. Сам – маленький, сухонький и такой чумазый, что, казалось, так и родился среди шпал, прямо в мазуте. Когда он приходил на кордон, это было настоящим праздником для тех, кто дежурил. Люди в дозоре всегда ценили хорошую историю.

– Еще, значит… – Митрич затянулся самокруткой. Дым, подсвеченный костром, добавлял ему таинственности. – Про пеликана слыхали?

– Да на хрен нам твои птицы, Митрич! – недовольно зевнул кто-то из бойцов.

– Птицы? – Митрич прищурился и выпустил дым. – Какие птицы? Ты про Пеликана, что с Волжской, не слыхал разве?

Все замолкли. Слышно было только, как где-то далеко в перегонах завывает ветер.

– Была такая станция… – Митрич убедился, что все глаза смотрят только на него. – Волжская… Неглубокая. Метров восемь всего. Потому и была, хех… до Катастрофы. Кто успел укрыться на ней в тот день – почти все погибли. Кто успел до Люблино или Печатников добежать – те-то выжили. Хотя странно, Печатники ведь еще ближе к поверхности – и ничего, вон, живут и здравствуют, а Волжской – нет… Дела…

Игнат насторожился. Он часто бывал тогда в том районе. Сколько ему было-то? Года четыре? Митрич тем временем продолжал:

– Когда стали падать бомбы, среди тех, кто оказался на Волжской, был и Пеликан. Это сейчас его называют так, а как раньше звали – кто ж теперь вспомнит-то? Так вот, возвращался он в тот день с двумя маленькими детьми, мальчиком и девочкой, лет пяти-шести. Ездили бабушку проведать.

Игнату почему-то сразу представилось, что это он – один из тех маленьких детей. Держит папку за большую шершавую руку и с замиранием сердца ждет, что вот-вот из туннеля с воем выскочит поезд и обдаст его теплым ветром. А Митрич словно бы про него и рассказывал:

– Отец с детьми ждали поезд, когда объявили тревогу. Стояли ближе всех к туннелю, это их и спасло: когда своды дали трещину и сверху стали падать камни, отец, взяв детей под мышки, успел юркнуть в перегон. Они бежали в темноту, а позади рушились стены и кричали люди. Бежали-бежали… У отца уже стали отниматься руки, и он опустил детей. Какое-то время еще прошли пешком. Когда уже и дети вымотались, пришлось сделать привал.

То, что они замурованы, стало понятно, когда путь преградил завал. Назад дороги не было. Помощи можно было ожидать только по ту сторону. Но когда придет эта помощь? И придет ли вообще? А вдруг там тоже все погибли?

Пленникам перегона оставалось рассчитывать только на чудо. И держаться. Держаться, сколько хватит сил.