О чем молчит ласточка

– Он наполовину еврей, переехал туда по программе репатриации или как ее? – Наконец он смог успокоиться и говорил нормально, разве что иногда хлюпал носом. – А вообще он композитор, пишет музыку для спектаклей, кино и сериалов. Он даже мне посвятил несколько произведений. – Впервые за этот тяжелый разговор Володя улыбнулся.

Мама, еще более бледная, чем полчаса назад, принялась расспрашивать его о Юре. Ее интересовало все: от самого их знакомства и встречи спустя двадцать лет до расставания несколько дней назад. Она попросила показать фотографию, Володя согласился. Решил, что демонстрировать совместные снимки, а тем более те, где они обнимаются, пока не стоит. Принялся искать на телефоне портретные, где Юра один. С сожалением пролистнул любимое фото с поцелуем на кровати. Затем еще одно, тоже хорошее, из гей-клуба, где Юра выглядел особенно обольстительно – в узких клетчатых брюках и приталенной черной рубашке, он смотрел в упор, лукаво улыбаясь. Последнее фото Володя не стал показывать не из-за Юры, а из-за окружения – на заднем фоне застыл го-го танцор в золотистых стрингах.

Наконец, выбрав несколько, Володя протянул ей телефон.

– Вот он мой Юра – смотри. – В первую очередь показал концертный снимок, где Юра стоял во фраке в окружении оркестра, затем один из последних – где он сидел на корточках во дворе Володиного дома и обнимал Герду.

– А есть фотографии, где вы вместе? – спросила она.

Володя соврал, что нет. Маме нужно было смириться и привыкнуть, ведь эта правда все же далась ей не так легко – он видел это по грустным глазам, дрожащим рукам, бледности и выпитому, помимо пустырника, валидолу.

Разглядывая концертную фотографию Юры, мама вздохнула:

– Раз ты его любишь, то и я изо всех сил постараюсь тоже его полюбить. Надеюсь, ты станешь добрее и мягче. Хотя я и так вижу, что уже стал. А что до памяти отца, не вини себя, ты сделал что мог, а он… он уже ничего не узнает.

– Брагинский узнал, – мрачно признался Володя.

– Так вот что за личная ссора, ясно… – кивнула мама. – В сущности, это не его дело. Но если помириться с ним возможно, лучше помирись. Эмоции – это важно, но ты всегда был умнее Димы, как и многих других. Не изменяй себе.

– Я подумаю над этим, – кивнул Володя, согласившись с ней как минимум в том, что рубить сплеча не стоило.

Собираясь домой, Володя написал сообщение Брагинскому:

«Я не подпишу твое заявление. Оставайся работать. Уволюсь я».

Брагинский тут же перезвонил. Разговор вышел не самым приятным: не таким горячим, чтобы скатиться в ругань, а наоборот – холодным, полным обоюдного презрения. Они не хотели друг друга видеть, поэтому решили сократить общение до минимума. В итоге договорились, что в фирме останутся оба, а общаться будут преимущественно по телефону, в письмах и по скайпу. Главное, чтобы не с глазу на глаз, но если придется – то только по делу. А там, кто знает, может, Володя остынет. Может, остынет Брагинский.

Провожая сына, мама поцеловала его в щеку, но не отпустила. По старой привычке принялась гладить по плечам – она делала так, когда собиралась сказать нечто неприятное.

– Ну говори уже, мам, – поторопил Володя.

Она посмотрела ему в глаза и призналась:

– Я не рада, что ты такой. Но я рада, что ты не один. И что нам с тобой наконец удалось поговорить начистоту. Я столько лет винила себя за твое одиночество!

– При чем здесь ты? – удивился Володя.

– Думала, что давлю на тебя и заставляю поступать не по велению сердца. – Мама тяжело вздохнула.

Володя крепко обнял ее и звонко поцеловал в щеку. Мама засмеялась.

Выйдя из подъезда, он обернулся на окна родительской квартиры, окна его первого дома в Украине. Мама махала рукой. Володя улыбнулся в ответ и спустился во двор. Его охватило непривычное ощущение легкости и свободы. Будто он избавился от тяжеленного камня на шее и теперь мог взлететь. Оранжевое закатное солнце пылало так, что Володя сощурился, набрал полную грудь воздуха и с наслаждением выдохнул.

Вокруг витал легкий аромат сирени. Он напомнил Володе тот вечер, когда случился их первый поцелуй с Юрой. Когда случился его, Володин, первый в жизни поцелуй – обжигающий, заставляющий сердце грохотать в висках.

Он не спеша шел к машине, а в памяти, как кадры кинохроники, вспыхивали картинки.

Лагерный театр, тишина, запах пыли и другой поцелуй – волнительный, в темноте. Затем еще один – трепетный и тайный, в прохладе ночи. Затем смелый – в бликах солнечных лучей, в кружеве теней от ивовой листвы. И еще один поцелуй – соленый от слез, до сих пор отдающийся болью в груди. А после него Володю ждал лишь мрак одиночества. Непроглядный. Будто полярная ночь, он длился так долго, что Володя успел забыть, что может быть по-другому. Лишь редкие вспышки мерцали в этой темноте – звездочка Света и спутник Игорь. Но их свет был до того непостоянный и слабый, что они, захлебываясь во мраке космоса, лишь подчеркивали, насколько он черен.

Но вдруг спустя многие годы взошло солнце. Ослепленный им, Володя стоял на коленях в уютном кабинете в Германии у ног Юры и целовал его. Снова целовал.