О чем они мечтали

Они разговаривали теперь уже громко, и на них начали обращать внимание. Тогда Жихарев встал, подошел к Ершову сзади и положил ему на плечи свои крупные пухловатые, мягкие руки.

— В чем дело, Алексей? — наклонившись, приглушенным голосом, чтобы его не было слышно, вкрадчиво-ласково заговорил он. — Ты за что-то на меня сердишься?

— При чем тут «сердишься»? — холодно возразил Ершов. — Просто я с сегодняшнего дня решил бросить.

— А ты реши не пить с завтрашнего, а сегодня выпей за мое здоровье, за нашу с тобой дружбу.

Ершов отрицательно покачал головой:

— Нет!

— И за дружбу не желаешь?

Стебалов, слышавший их разговор, толкнул Ершова в бок.

— День рождения ведь! — примирительно молвил он. — Ради такого случая можно. И редактор не осудит за это.

«Значит, Александру Степановичу известно о беседе со мной Федора Федоровича!» — догадался Ершов, и потому замечание заведующего отделом обидело его. Что, в самом деле, маленький он, что ли! Захочет — будет пить, не захочет — не будет, и никакому редактору нет до этого никакого дела.

Жихарев, видя, что друг уговорам не поддается, недовольно процедил:

— Что же! Вольному — воля, спасенному — рай! Но это… нехорошо с твоей стороны… неуважение. Ты все настроение мне испортил, Алексей!

И, помрачневший, вернулся на свое место.

Тогда Ершова начал уговаривать Ребров, сидевший слева.

— Рюмочку надо пропустить, — бурчал он. — Это же действительно неуважение. Ты же славный, добрый, Алеша! Я слыхал о тебе… Ну что тебе стоит одну рюмку выпить за дружбу? А у парня настроение поднимется.

— Ладно! — сдался Ершов и, взяв наполненную рюмку, слегка приподнял ее. — За твое здоровье и за творческие успехи! — обратился он к Жихареву.

Георгий обрадованно заулыбался и тотчас налил себе вина. И они оба, чокнувшись, выпили.

За столом между тем становилось все шумней. Лисовский подал команду наливать и пить без всяких тостов и приглашений, что некоторых, кажется, вполне устраивало. Батарея пустых бутылок стала быстро увеличиваться.

Ершов больше не пил, невзирая на то что и Стебалов и Ребров не однажды порывались налить ему и что самого его все время подмывало напиться вдребезги «напоследок», а с завтрашнего дня начать уже новую, совершенно трезвую жизнь. И потому перевернул рюмку вверх дном, после чего никто уже не приставал к нему, и он сидел вполне трезвый среди постепенно пьянеющих. И было странно и даже смешно наблюдать захмелевших с их оживленными лицами и нечетко выговариваемыми сумбурными словами, с развязными, но расслабленными, неверными жестами, с их блаженными, в сущности, глуповатыми улыбками.

«Нет, кончено! — думал Ершов. — До чего же некрасиво смотреть со стороны на пьяного человека! Ведь и я, наверно, таким бывал! Ни сегодня, ни завтра, никогда больше — ни капли! Зачем? Разве плохо быть трезвым, все ясно видеть вокруг себя, все понимать как надо!»

В то же время его не покидала мысль: с какой целью Жихарев устроил этот Валтасаров пир?

И Ершов стал прислушиваться, о чем Жихарев разговаривает с секретарем отделения Союза писателей Ребровым. Оказывается, Ребров рассказывал о своей недавней поездке в Москву.

— Показывал твою книжку, — вполголоса говорил Ребров, с благожелательной улыбкой глядя на Жихарева своими узкими глазами, зеленоватыми, как морская вода. — Стихи твои особенно понравились Володе Ставскому… Так что почва подготовлена, подавай заявление. Насчет нашей организации можешь не сомневаться, тебя уважают, и большинство видит в тебе настоящего поэта.

В порыве благодарности Жихарев вдруг обеими руками бережно взял голову Реброва, начинавшую с затылка лысеть, и с повлажневшими глазами прильнул к его лбу.

И тогда Ершову стало ясно: Валтасаров пир ради Реброва прежде всего и устроен. Впрочем, и остальные позваны не зря: надо всех расположить в свою пользу, чтобы возможно верней и легче пройти на общем собрании. И чудно! На этот раз у Ершова не нашлось слов осудить поступок Жихарева. «Прослезился даже от радости! Что же! Вступление в союз — не шуточное дело. Случись такое со мной, наверно, и я расчувствовался бы. Но со мной такое ежели и будет, то не скоро! Да и не таким путем я буду вступать в Союз писателей!»

3

Постепенно нарастал бестолковый гул разговоров, затрагивавших самые серьезные вопросы литературы, политики, жизни. Так, сидевший по другую сторону рядом с Лубковым Андрей Травушкин, держа в правой руке нож, а в левой вилку, размахивая ими, доказывал, что программы наших вузов мало уделяют внимания таким писателям, как Бунин, Леонид Андреев, Федор Сологуб, Мережковский, Арцыбашев, Бальмонт, хотя писатели эти — значительные звенья в цепи русской культуры. Оставляя их произведения в тени, мы обедняем духовный мир советских студентов. Травушкин говорил горячо, убежденно. На скулах его выступил лихорадочный румянец. Студентки Варя и Оля не сводили с него восторженных глаз. Художник Юшков захлопал в ладоши, выкрикнув:

— Правильно, Андрей!