О чем они мечтали

После третьей остановки в вагоне народу стало уже полным-полно. Солнце теперь поднялось и жарко нагревало стекла. Пооткрывали окна, в них потянуло свежим ветерком, разгонявшим табачный дым и духоту.

Наташа по-прежнему смотрела в окно, и уже не мрак был между деревьями, а голубоватые полосы света, медленно завивавшиеся шелковыми лентами между темных стволов сосен и ярко-белых берез, тихо кружившихся словно девки в танце. Сидевшая рядом с ней пожилая женщина прислонилась головой к ее плечу и спала. Наташе было жалко женщину, и она боялась пошевелиться, чтоб не разбудить ее. Женщина в годах, наморилась, похоже; пускай поспит и силенок наберется для городской колготы и хождения по магазинам в поисках ситца и сатина.

Когда женщина проснулась, Наташа спросила, зачем она едет в город. Та поправила на голове черный в белую горошинку платок, сбившийся, пока она спала, и сказала, что в городе живет ее сын, которого, наверно, мобилизуют, и она едет повидаться с ним, так как сам, конечно, он приехать в деревню не сможет — не пустят его в такое время. Проклятый фашист топчет уже нашу землю, солдатам надо торопиться на сражение с неприятелем.

И белесые брови женщины сердито сдвинулись, а над переносьем резко обозначились две глубокие морщины, простершиеся чуть ли не до половины крутого загорелого, с желтизной лба.

Наташе было приятно, что ошиблась в своих предположениях, зачем ехала женщина в город, но еще приятнее то, что ее собственные мысли и чувства касательно войны в точности совпадали с мыслями и чувствами опытной, любящей и доброй матери, едущей провожать сына в страшные сражения с фашистами, и она призналась, что едет провожать мужа.

— Это ты очень хорошо поступаешь, милая моя, — одобрила женщина. — А мой сынок холостой еще. Он только по весне вернулся из армии… чернорабочим работает на чугунном заводе. Ухажерка-то есть у него, да это совсем другое дело, не сравнить с женой. Ухажерок много, а жена одна. Иному мужику она матери дороже.

С вокзала Наташа поехала в трамвае, решив идти в редакцию.

В редакции за небольшим столиком при входе сидела девушка-швейцар и смотрела в развернутую, видать свежую, газету. Она сказала, что Ершов работает на втором этаже, в пятой комнате, но самого его сегодня не заметила: может, пришел, а может, еще и нет его.

С бьющимся сердцем Наташа открыла дверь в пятую комнату. За двумя столами сидели два человека и что-то читали, а третий стол был свободен — наверно, это Алешин, но самого Алеши не было.

В одном из сидевших она узнала того самого молодого парня, который приезжал в Даниловку, а потом перетянул Алешу в город. К сожалению, фамилию его она никак не могла вспомнить и в растерянности остановилась у входа, не зная, как и к кому из двух обратиться.

Вдруг этот парень поднял глаза от бумаги, которую читал, и, уставившись на вошедшую, суховато спросил:

— Что вам угодно, гражданка?

— Ершов тут работает? — тихо спросила Наташа.

Она первый раз в жизни была в редакции и оробела до невозможности.

— Тута, тута! — развязно и несколько насмешливо сказал молодой человек (а второй так и продолжал сидеть, уткнувшись в бумагу и чиркая по ней большим синим шестигранным карандашом). — Вернее, работал. Но уже не работает. А вам он для чего? Что-нибудь писали или принесли в наш отдел?

— Я жена Ершова, — проговорила Наташа, по-девичьи краснея и опуская глаза.

— Жена?! — удивился молодой человек, сразу посерьезнев. — Наташа? Как же я вас не узнал? Мы ведь знакомы. Вы меня помните? Жихарев… Георгий Георгиевич Жихарев, — отрекомендовался он. — Был у вас в начале мая.

— Помню… как же! — Наташа открыто посмотрела на него серыми ясными глазами, преодолевая робость и довольная, что он сам назвал себя и тем вывел ее из затруднения.

Жихарев встал, подошел к Наташе, с легким наклоном головы поздоровался с ней за руку и пригласил садиться на стул, стоявший сбоку его стола, по всему видать — специально для приема посетителей.

— Да что же сидеть, — сказала Наташа. — Мне бы Алешу. Не знаете, где он?

— Как не знать! Чай, вместе жили все время. В военкомате он. Спозаранку ушел. Пожалуй, пойдемте туда… может, застанем…

Двор военкомата был запружен людьми разных возрастов, но Алеши тут не оказалось. В углу двора средних лет военный с небольшими черными усиками строил в одну шеренгу молодых ребят.

Жихарев, оставив Наташу, пошел в помещение узнавать, где Алеша. Вернувшись минут через пять, он сказал:

— Пошли! Алеша на складе, обмундирование получает.

На трамвайной остановке, в ожидании трамвая, Жихарев говорил:

— Поступок, конечно, героический… но слишком поспешный. Вчера сразу он (речь шла о Ершове) направился в военкомат. К чему такая торопливость? Пришлют повестку, тогда иное дело. Я ему говорю: мы — газетчики, мы на особом положении. Нас если и призовут, то не в пехоту, а как работников печати. «Нет, говорит, я должен… Я не газетчик, а пулеметчик». Ну что с ним сделаешь? Вообще он у вас норовистый, вернее, с характером. Вы любите его?

— Люблю, — не задумываясь, попросту ответила Наташа.

— Сильно? — с оттенком шутливости спросил он.