О чем они мечтали

В сущности, письмо сочинил Снимщиков. Ершов просто писал под его диктовку. И хотя с некоторыми словами и отдельными выражениями был не согласен — казалось, надо было попроще и покороче, — сразу замечаний делать не стал и стиль подправлять не осмелился. «Сказано все, что надо сказать… и что можно сказать в таком письме…» Однако, подумав, все же не утерпел, возразил:

— Зачем же моя подпись? Я же не командир. И что рядом с дьяконом похоронен… как-то неловко даже звучит. Подумаешь, честь какая!

Снимщиков спокойно разъяснил:

— Твоя подпись затем, что ты участвовал в похоронах… что тебя знают родители Ивана. Для достоверности, так сказать. Ну, а насчет дьякона — ты, Ершов, просто недогадлив. Представь себе, родители Ивана захотят побывать на могиле сына. Не сейчас, конечно, а когда мы фашистов прогоним. Как им могилу найти? А на Боголепове, видал, каменная плита, и с надписью. Получается почти точный ориентир. А столб-то наш с тобой примета ненадежная… Начнутся бои или еще что-либо… Плита же дьякона вряд ли с места сдвинется. Разве только в случае прямого попадания снаряда. Но будем надеяться, и дьякона и Ивана нашего обойдет такая беда. Понял?

Доводы лейтенанта были неотразимы, возразить нечего было. Ершов только подивился предусмотрительности командира и упрек в недогадливости принял с молчаливым согласием и смирением. Он, Ершов, даже и не подумал, что родители Ивана могут приехать сюда, на могилу сына. А ведь вполне возможно, что и приедут когда-нибудь. Один у них Иван-то.

Ершов запечатал письмо в большой хороший конверт, данный ему Снимщиковым, спросил:

— Куда его?

— Пусть лежит, сам снесу. Мне сейчас все равно в штаб идти, — сказал Снимщиков. Помолчав, он добавил: — А невесте ты сам напиши… так сказать, особо. Да получше, потеплей. Посочувствуй ей и тому подобное… Словом, по-человечески напиши. Не мне учить тебя. Слыхал я — ты ведь из писучих… стихи даже сочинять умеешь. Это же мы с тобой написали официальную бумагу.

«Где и когда он узнал о стихах? — удивился было Ершов, но тут же спохватился. — От Ивана!»

— Слушаюсь, — сказал он, довольный и тем, что командир взвода, похоже, и сам сознает слабость своего письма, и тем, что так просто и откровенно разговаривал с ним. — Значит, мы уже в Смоленской области? — спросил он, потому что до сих пор не знал в точности, где расположен их полк.

— Да, дорогой Ершов! — мягко и как бы раздумчиво ответил лейтенант. Немного погодя сокрушенно добавил: — Я ведь предупреждал Тугоухова: ползи, пока за пригорком не скроешься. Погорячился парень!

— И я предупреждал, — сказал Ершов. — Самолюбивый он… возмущался, что ползти приходится на своей земле. Не рожден, дескать, он ползать.

— Самолюбие и возмущение — вещи хорошие, но на войне их мало… рассудок нужен, дорогой Ершов.

Характер и тон разговора его с лейтенантом воодушевил Ершова, и он отважился попросить снайперскую винтовку.

— Слыхал я — есть у вас одна.

— А тебе зачем?

— Хочу фашистов бить… выслеживать и убивать… за Ивана!

Снимщиков нахмурил широкие черные брови.

— Вообще-то неплохо, — проговорил он. — Чувство твое одобряю. Бить их надо всеми средствами и способами… Какого черта им нужно от нас? На рядовых немцев зло берет. Зачем они так послушно прут на нас? Неужели они не понимают, что они игрушка в руках Гитлера и империалистов? Бить обязательно надо! Другого способа урезонить их теперь уже нет. Но ты-то ведь не снайпер. Мне позавчера дали винтовку для того, чтобы я выявил снайпера… ну, из тех, которые в финскую воевали… снайперами были. Пока не нашел. А дать тебе — не снайперу… я уж и не знаю… Доложить ротному?

— Товарищ лейтенант! Я смогу, хоть и не снайпер, — сказал Ершов. — Мне на Дальнем Востоке приходилось дело с ней иметь. Я сумею.

Неожиданно Снимщиков сдался и вручил Ершову снайперскую винтовку, оставив у себя его трехлинейную старого образца как бы в залог.

— Мало чего может случиться, — говорил Снимщиков в оправдание, что лишил бойца его собственной винтовки. — А эту даю тебе на денек. На пробу, так сказать. Заладится — тогда поговорим с командиром роты. Может, за тобой и закрепим ее.

7

Утром следующего дня Ершов и Скиба поползли к передней, все еще пустой траншее, кривая которой змейкой пролегала возле того места, где недавно стояла баня, — метрах в восьмидесяти от их взвода и около двадцати — от реки.

Скиба не по своей охоте пошел с Ершовым: послал лейтенант Снимщиков, приказав: в случае «чего-либо такого», он, Скиба, обязан спасать не только снайпера, а и винтовку. Точно так же обязан был поступать и сам снайпер, то есть спасать и винтовку и Скибу, своего помощника в данном случае.

Когда ползли, Скиба несколько раз ворчливо повторял:

— Який же ты беспокойный, Ершов! И зачем затияв цю канитель?