О чем они мечтали

Половнев шел по лестнице медленным, сдержанным шагом. Никто не подумал бы и не догадался, глядя на него со стороны, какие волнующие воспоминания, какие жаркие чувства и мысли владели им, влекли по ступеням вверх, каким трепетным ощущением молодости охвачена его душа. Казалось, вернулись тревожные дни первой пятилетки, дни высоких порывов юности, дни, когда все существо его было во власти яростной мечты о встрече лицом к лицу с той ползучей враждебной силой, которая жила еще на земном шаре и творила свое злое и подлое дело против людей труда, — с силой, наглостью и темным зверством своим похожей на сказочного Змея Горыныча о девяти головах, с которым один на один сражался древний русский богатырь.

«Да, да! Именно эта темная чертова сила двинулась теперь на нас, — думал Половнев. — И я не могу оставаться в стороне. Если и сейчас не настою на своем — я потеряю уважение к самому себе, не смогу прямо смотреть в глаза бате. А мать, а Лиза? Они, наверно, будут плакать… особенно мать… А дети? Не пропадут! Не старое время!»

Навстречу по лестнице густо валили рабочие. Все торопились. Проходило много знакомых. На ходу приветствовали:

— Здорово, Половнев! Какие дела?

— Дела идут, контора пишет, — отвечал Половнев, открыто, весело улыбаясь всем своим курносоватым широким лицом.

— К самому?

— Ага!

— Давай, давай! Может, прорвешься. Имей в виду — заслон крепкий!

И наверх народу шло немало. Некоторые нетерпеливо обгоняли Григория. В коридоре с ним поравнялся заведующий заводским клубом Митропольский. Он поздоровался и взял Половнева под руку.

— В партком?

— Да.

— Насчет добровольности?

— Да, — суховато подтвердил Григорий.

Митропольский сжал его руку выше локтя.

— Правильный ход, старик! — с заговорщицкой улыбкой одобрительно проговорил он. — Я тоже.

В двадцатые годы Григорий учился вместе с Митропольским в школе ученичества. По окончании школы Митропольский некоторое время работал рядом за верстаком, потом был выдвинут на комсомольскую работу, потом учился в институте инженеров транспорта, а окончив его, руководил в клубе двумя кружками — рисования и черчения. После того как Митропольский ушел с производства, встречались они редко. А года два назад его сделали завклубом.

Теперь Митропольский совсем не был похож на того мордастого, краснощекого подростка, с которым Григорий некогда сидел за одной партой. Это был рослый полнеющий человек со свежим, гладко выбритым лицом, с мелкими и тонкими, как нитки, морщинками под глазами. От него резко пахло одеколоном. Не отпуская локтя Половнева, он подтянул его к окну, остановившись, доверительно пояснил:

— Добровольность дает преимущества. Если тебя призовет военком, то пошлют в пехоту… И ты пикнуть не посмеешь. А добровольно — я могу настоять, чтобы меня использовали по специальности. Ведь в армии масса специальностей. Тебя, например, могут послать в походные мастерские по ремонту автотранспорта… меня — зав. вагоном-клубом…

Широкие ноздри Половнева раздулись, задрожали. Он не дал приятелю договорить, вырвал из его цепких пальцев свою руку и буркнул:

— Катись-ка ты, Митропольский, подальше! Не путайся в ногах, — и быстро-быстро пошел по коридору.

В приемной парторга было полно людей, сидевших на стульях и кожаном черном диване, стоявших у стен и возле окна. Григорий опешил: «Ого, сколько тут народу! Часа два просидишь, не меньше. Займу очередь да в цех уйду». Хотел узнать, кто последний, но секретарь-машинистка, Мария Ивановна, молодая женщина с гладко причесанными на прямой пробор темными волосами, приятным контральто сказала:

— Входите, Половнев, вас ждут!

Григорий из цеха звонил Марии Ивановне по телефону, можно ли попасть на прием к парторгу, но никак не ожидал, что его сразу примут. «Ждут! — удивился он. — Почему же именно меня? И почему вне очереди?» Окидывая приемную растерянным взглядом, он недоуменно сказал:

— Тут же, наверное, очередь.

— Идите, идите! — серьезно и твердо проговорила Мария Ивановна.

Половнев нерешительно направился к обитой бежевым дерматином двери.

2

Парторг Гавриил Климентьевич Федоров, сидя в массивном кресле, таком же черном, как и диван в приемной, разговаривал по телефону. Рядом с парторгом на стуле сидел секретарь райкома партии Тушин Сократ Николаевич, человек лет сорока. Седеющая густая шевелюра блондинистых волос на крупной голове его была немного взлохмачена. Грузный, плечистый, он с трудом умещался на стандартном стуле. Полное бледноватое лицо с легким загаром было сосредоточенно-серьезным, озабоченным. Около стола, держась обеими руками за спинку незанятого стула, стоял директор завода Виктор Акимович Птицын — сухощавый, высокий, краснолицый, в форменной синей фуражке, — тот самый Птицын, который не так давно был в гостях у слесаря Половнева на семейном торжестве по случаю рождения мальчика.

Закончив разговор, Федоров повесил трубку и, обращаясь к Тушину, сказал: