О чем они мечтали

— Опять военком. «Когда вы, говорит, добровольцев своих к порядку призовете? С мобилизацией еле управляемся, а тут они прут и прут!» Но что я могу сделать? — вопросительно взглянув сперва на секретаря райкома, потом на директора, Федоров беспомощно развел руками.

Птицын приподнял стул и грохнул ножками об пол.

— Это что же творится! — раздраженно воскликнул он. — Работать некому стало. Слесаря, токаря, котельщики, кузнецы в военкоматы чуть не всей сменой! Без спросу, без пропусков покидают завод. Работают одни старшие возраста, да и те, говорят, не все. Например, Никанор Травушкин тоже, кажется, ушел сегодня в военкомат, а человеку уже пятьдесят, если не больше. Анархия какая-то. А во главе кто! Коммунисты! Совсем ты распустил паству свою, Гавриил Климентьевич!

— А по-моему, Виктор Акимыч, просто у тебя на заводе нет производственной дисциплины, — с хитроватой усмешкой парировал Федоров. — Ну как это, уходят люди с производства толпами, а директор ничего сделать не может? Не выпускать и не впускать без пропусков… и вся недолга! На проходной поставить охрану построже… усилить ее.

Худощавое румяное лицо Птицына досадливо сморщилось.

— Да все сделано! И охрана хорошая, и без пропусков не выпускают и не впускают… так они же поверх забора! Словно зайцы! Овчарок, что ли, вдоль забора пустить?

— А что же! Интересная мысль! — серьезным тоном заметил Тушин. — Не мешало бы хоть пару собачек, которые позлей… в порядке усиления охраны завода в военное время, так сказать.

— Здорово! Люди охвачены чувством патриотизма, а директор на них — овчарок! — сердито возразил Птицын, очевидно не поняв, что секретарь райкома шутит. — Нет, товарищ секретарь райкома партии, тут дело не в овчарках и не в административных мерах. Нужна разъяснительная работа. Но таковая как раз по вашей с Гавриилом Климентьевичем части… И вообще, товарищи партработники, патриотизм, энтузиазм — все это хорошо. Однако пора ввести их в русло организованности. Пора прекратить хождения по военкоматам… и прежде всего коммунистам строго-настрого наказать без разрешения парторганов ни в какие военкоматы не ходить.

— Насчет разъяснительной работы, конечно, верно. Но вы давно должны были объяснить, дорогой Виктор Акимыч, что железнодорожники остаются на своих местах, — наставническим тоном сказал Тушин. — Объяснить, что добровольцами их пока принимать не будут. Наконец, поскорей оформить и выдать брони.

— Брони выданы, кому они полагаются, — сказал Федоров. — Позавчера выданы, но именно бронированные-то и валят в военкоматы.

Все трое разговаривали с таким видом, словно никого, кроме них, в кабинете не было. Половнева, остановившегося у двери, они или не замечали, или делали вид, что не замечают. А ему тем временем все больше делалось не по себе: ответственные работники не одобряют добровольцев, считают их нарушителями дисциплины. «Опять у меня ничего не выйдет, наверно», — тревожно подумал он. Дело в том, что рабочих завода пока не будут призывать в армию, что завод в военное время имеет большое оборонное значение. И все же Половнев пришел снова, и теперь с намерением добиться своего. Но весь разговор, невольным свидетелем которого он оказался, внушал ему сомнения. Может, и в самом деле он не должен проситься на фронт?

Не дожидаясь, когда на него обратят внимание, он решительным шагом подошел к столу и поздоровался со всеми за руку. Они хорошо знали его как стахановца, не раз он сиживал рядом с ними в президиумах, а с парторгом и вовсе был на «ты».

— Здравствуйте, Половнев! — с улыбкой сказал директор, пожимая его руку. — Ну, как там наш крестник Володя?

— Растет! — ответил Григорий и положил на стол небольшой листок из ученической тетради, исписанный мелкими четкими буковками с завитушками. Из-под листка высовывался кончик другой бумажки, с красной полоской. Бронь.

Парторг удивленно уставился на Половнева каким-то диковатым взглядом воспаленных с красноватыми веками карих глаз. «Наверно, по ночам не спит. Военное время… партработникам теперь не до сна!» — с сочувствием подумал Григорий, твердо выдерживая утомленный взгляд парторга.

— Ты опять? — сердито, но негромко спросил Федоров.

— Опять, — смиренно подтвердил Григорий.

Федоров всем туловищем откинулся на спинку кресла, шумно, измученно вздохнул.

— Вот от тебя-то я этого не ожидал! — укоризненно проговорил он. — Полюбуйтесь на него! — обратился Федоров к Тушину и Птицыну, как бы призывая их в свидетели какого-то тягчайшего проступка коммуниста Григория Половнева. — Передовой, сознательный рабочий… коммунист, которому подробнейше все объяснено… позавчера выдана бронь… а он — опять! А ты говоришь, Виктор Акимыч, о какой-то особой разъяснительной работе! Что же, к каждому по два агитатора приставить? — Федоров порывисто встал с кресла и нервно заходил вдоль стены туда-сюда.

— Но я же не в военкомат, — угрюмо и как бы виновато возразил Григорий. — Я к тебе, Гавриил Климентьевич.

Он стоял рядом с директором, по-прежнему державшим обе руки на спинке незанятого стула.