О чем они мечтали

Не успели они продвинуться шага на два, на три (очередь во врачебную комиссию начиналась, вернее, кончалась у приемной комнаты), — открылась дверь кабинета, и штатский с бородкой громко позвал:

— Митропольский!

— Здесь! — бодро отозвался из густой людской массы приятный, сочный, как у артиста, баритон.

Перед Митропольским расступились, и он не спеша, важно проследовал к полуоткрытой двери кабинета — в белой рубашке с вышитым воротом, полнотелый, цветущий, с чуть приподнятой кудрявой головой, на которой повыше затылка светлела плешинка покрупнее серебряного рубля.

Половнев и Сидоров, дотоле не замечавшие Митропольского, многозначительно переглянулись.

— Либо тоже доброволец? — сказал Сидоров, удивленно пожав одним плечом.

— А ты думал как! — загадочно улыбнулся Половнев.

— Никогда не ожидал! — пробормотал Сидоров. — Ты же помнишь, что это был за человек… единственный во всем техникуме. Бывало, привезет чего из дому — и все сам сожрет украдкой… Не верится, чтоб такой добровольно на войну пошел.

И, словно в ответ на сомнение Сидорова, из слегка приоткрытой двери кабинета донесся громкий баритон Митропольского:

— Позвольте, товарищ военком! Почему же рядовым политбойцом?! Я — инженер по образованию… винтовку в руках отродясь не держал.

— Пройдете лагерный сбор, там вас подготовят, — лениво и скучновато прогудел голос военкома.

Кто-то изнутри плотно прикрыл дверь. Как пошел разговор дальше — Половнев и Сидоров не могли услышать. Но и того, что они услышали, было вполне достаточно. На какое-то время они оба как бы остолбенели. Половнев опомнился первым. Качнувшись всем корпусом назад и слегка задрав кверху скуластое лицо, он вдруг раскатисто захохотал.

— А ты угадал, Костя! Вот типус! Ох и влип же он! — сквозь смех говорил Григорий.

— Чего же тут смешного? Таких бить надо, а ты смеешься, — сердито скороговоркой проворчал Сидоров.

— Ну как же! — весело воскликнул Григорий. — Он же хотел добровольцем… надеялся должностишку повольготней получить. И меня одобрял: правильно, мол, делаешь, что добровольцем идешь, можно получше устроиться. А его — политбойцом и рядовым! Слыхал, что ему военком сказал?

— Разложился человек, а тебе смешно, — сердито ворчал Сидоров. — Разве такой будет воевать?

— Будет воевать! — угрюмо заметил стоявший рядом с Половневым и Сидоровым мужчина лет сорока, с маленькими черными усиками. — В лагерях, а потом на фронте его просолят, чтобы дальше не разлагался.

В это время Митропольский вышел из кабинета — хмурый, расстроенный. Ни на кого не глядя, поспешно протискался к выходу. Теперь перед ним уже не расступались.

Минут через тридцать Половнев и Сидоров прошли врачебную комиссию, они оба побывали еще в одной комнате. Там им объявили, где получить обмундирование, и сказали: послезавтра к одиннадцати утра быть на втором пути товарной станции. Куда их отправят — этого не объяснили, и приятели решили, что на фронт.

— Зачем, собственно, к военкому теперь? — говорил Сидоров. — К службе я годен, послезавтра отправят… о чем еще разговаривать?

Но Половнев сказал, что к военкому обязательно нужно зайти, если приказано. Дисциплина же! К ней теперь надо привыкать.

— Военком ведь помнит, что ты должен к нему вернуться.

У военкома Сидоров и двух минут не пробыл. Вышел, вернее, выскочил оттуда мрачнее тучи, багрово-темный, злой.

— Зря я тебя послушался! — бормотал он, подходя к Григорию. — В суматохе военком, может, и забыл бы обо мне…

— Что тебе сказали? — требовательно спросил Григорий.

— Напророчил ты, ну тебя к черту. Все по-твоему вышло. Но раз ты знал, что так может получиться, зачем же было подталкивать меня? «Дисциплина»! «Надо привыкать»! — передразнил Сидоров Половнева. — Вот и привыкай теперь один. Пошли отсюда!

Вышли во двор. Тут Сидоров немного успокоился и рассказал, что действительно военком сам или кому-то поручил… в общем, позвонили в партком.

— И военком приказал мне идти работать. Пожурил, конечно… и пообещал, что партком, дескать, разберется и вы-говорок мне припаяют… для первого раза… за нарушение трудовой дисциплины и за обман военного комиссара, начальника депо и так далее. Вот такие дела, Гриша! — мрачно закончил Сидоров. Помолчав немного, со вздохом предложил: — Пойдем выпьем с горя! И зачем я обратно к военкому пошел?

Половневу стало жалко приятеля.

— А ты не отчаивайся! — сказал он. — Сходи в райком, в горком партии. Попросись по-хорошему. А лучше иди прямо к Никитину.

И рассказал, как он сам добивался отправления в армию.

Пробираясь среди скопившихся во дворе мобилизованных и добровольцев, они натолкнулись на Володю Лубкова, сына соседа Половнева по квартире: Григорий жил в одном доме с редактором областного альманаха и был дружен с ним. Частенько ездили на Дон бирючка, судака, а то и стерлядь ловить, и, конечно, почти всегда с участием Володи. И теперь, увидев Половнева, Володя сильно обрадовался и звонким полумужским баском воскликнул:

— Здравствуйте, Григорий Петрович!

Половнев поздоровался с парнем за руку, остановился, познакомил с Володей Сидорова и спросил:

— Отца призвали?