О чем они мечтали

Лет восемь проработал шахтером да столько же токарем, а с тридцатого — в селе. Двенадцатый год уже среди сельского населения. Сжился с колхозниками, знал их нравы, обычаи, хорошо понимал людей, и пожилых и среднего возраста… Но молодежь! Как часто она ставила и ставит его в тупик. Все у нее как-то по-иному, все она усложняет. Взять этого же Крутоярова. Казалось бы, чего проще: девушка тебя отшила, а ты повернись на сто восемьдесят градусов да к другой! Зачем так переживать! Словно в старых романах. Так в тех же романах дворянский класс описывается. Вряд ли нам такое подходит. «Поначитаются разных книжек… и переживают! А зачем?» — с некоторой неприязнью обобщил Иван Федосеевич, мельком сердито взглянув на Илью.

— Знаешь что, Крутояров? Закачу-ка я тебе выговорок за такие твои фокусы, — спокойно и холодновато сказал он и вдруг резко повысил тон: — Посевная еще не закончена, а ты в любовь играть! Трактор твой небось стоит? И бригадир не знает, где ты. Это же, дружок, черт знает что! Безобразие! Форменное безобразие!

Зазнобин встал, пружинящим шагом прошелся по кабинету, остановился возле карты района. На ногах у него яловой кожи сапоги с короткими голенищами. Брюки из дешевой серой материи, на коленях слегка замасленные, рубашка синяя, рукава засучены по локти, а руки сильные, мускулистые.

Илья молча следил за ним. Директора МТС он знал давно как человека строгого и справедливого, уважал и немного побаивался. «Пожалуй, того… поспешил я, — раскаивался теперь Илья. — Трактор бросил. Правда, Мишка поработает на нем, а все равно плохо получилось! Но не мог же я оставаться там… Неужели не понимает этого Иван Федосеич!»

Между тем Зазнобин, постояв у карты, вернулся за стол, на котором ничего не было, кроме маленькой фарфоровой в фиолетовых пятнах чернильницы, толстой коричневой ручки с пером и заменявшего пепельницу стеклянного блюдца, полного мятых окурков и серого пепла.

— Давай твое заявление — сердито потребовал он начальственным тоном.

— Какое заявление? — не понял Илья.

— Ты же в другую бригаду просишься.

— Не писал, думал, на словах.

— «На словах», — передразнил Зазнобин и грубо приказал: — Пиши! — Вынул из ящика, положил на стол листок тетрадной бумаги в одну линейку. — Мотивировку можешь не поминать… и — покороче.

Крутояров тут же написал заявление о переводе в другую бригаду. Директор вынул двусторонний карандаш, синим концом крупно не спеша вывел: «Отказать» — и, поставив дату, размашисто расписался.

Илья взял свое заявление с такой неожиданной резолюцией и, сворачивая его, обидчиво проговорил:

— Не ожидал я от вас, Иван Федосеич… зачем было писать?

— А чтоб доку́мент был, — наставительно объяснил директор. — По нем видно, что ты не шатался где попало, а в эмтээсе находился. Покажешь Огонькову. И чтоб мне на любовной почве никаких ссор! — рявкнул вдруг Зазнобин, и все рябоватое лицо его и бритая сияющая голова сделались одного цвета с его большим красным носом. — Понахватались, начитались, черт вас дери! Книжки с умом надо читать!

— При чем тут книжки, — мрачно возразил Крутояров, встав со стула. Было совершенно непонятно, почему директор, так внимательно и сочувственно выслушавший его, вдруг вскипел, написал «отказать», а теперь и кричать принялся.

— А при том! — раздраженно вскрикнул Зазнобин, не любивший, чтобы ему перечили. — При том, что надо своим умом жить, а не по книжкам! Дурь-то всякая откуда у вас в головах? Не от книжек разве? Ишь ты, Онегин-Печорин выискался! Из-за какой-то девчонки с товарищем в одной бригаде не может! Гляди, дуель еще придумаешь! (Он нарочито подчеркнул — дуЕль.) Они от безделья палили друг в друга из револьверов. А ты чего чертовщину затеял? Делать тебе нечего? Разве об любвях нам с тобой думать, если посевная затягивается! Езжай немедленно в бригаду — и больше ничего слушать не желаю. Насчет самовольной отлучки напишешь объяснение бригадиру… а мы тут посмотрим… как будешь работать… а не то взгреем… сильно взгреем! Долго будешь помнить! Распустились, анафемы! Куда захочет, туда идет. Плевать ему, что трактор простаивает!

Крутояров вытянул руки по швам, как солдат перед командиром.

— Работает трактор, Иван Федосеич, — хмуро произнес он. — Миша Плугов — вы же знаете его… Он на нем, пока я тут…

— Какой такой Миша? Нет у меня такого тракториста! Не имеет права садиться за руль. Ты мне еще машину угробь любовными выкрутасами своими. С живого не слезу!

Все больше распаляясь, Зазнобин стучал уже кулаком по столу, ругал на чем свет стоит не только Крутоярова, но и всех трактористов, которые, по его мнению, не понимают, что такое дисциплина.

«Зря я пришел к нему», — уныло думал Крутояров, покорно выслушивая нагоняй. Он готов был уже примириться с тем, что придется возвращаться в бригаду Огонькова, хотя по-прежнему не представлял, как будет работать и ладить с человеком, причинившим ему непоправимое зло.

— Разрешите идти, — наконец осмелился он прервать бурный поток речи директора.

Зазнобин сразу умолк.