О чем они мечтали

— Ступай! — сердито разрешил он после небольшой паузы. — Чтоб это в последний раз! — поспешил он добавить уже сравнительно спокойно. — Переживать, пожалуйста, переживай что твоей душе угодно, но работу бросать! Это, дружок, последнее дело. — Когда Илья, толкнув дверь, шагнул за порог, Зазнобин окликнул его: — Погоди-ка, постой! Вернись!

Илья нехотя вернулся, стал перед столом, полагая, что директор сейчас начнет нарочно давать для передачи Огонькову какие-либо распоряжения. «Устных не повезу, — пускай пишет. Разговаривать с Огоньковым я не смогу».

— Садись! — пригласил Зазнобин совсем уже мирно, будто минуту назад и не было тут бурной сцены по вразумлению недисциплинированного тракториста. Набрякшее кровью лицо, бритая голова директора постепенно «отходили», принимая нормальный вид. — Торопиться тебе теперь незачем. Мишка и в самом деле с машиной справится. Ты верно говоришь, что поручил ему?

— Так точно, поручил, Иван Федосеич, — деловито подтвердил Илья, осторожно присаживаясь.

— Ну и хорошо, — совсем уже потеплевшим тоном с удовлетворением проговорил Зазнобин. — Пускай поездит… ему удовольствие и польза. Так сказать, практика. Я давно планирую тракториста из него сотворить. Парнишка неравнодушен к машине, а такие нам нужны, — Зазнобин раскрыл портсигар, положил посреди стола, сам взял папиросу. — Покури. Волнуешься небось. Еще бы! Зверюга, а не директор. Никакой чуткости к молодому влюбленному человеку.

Илья тоже взял папиросу, зажег спичку, протянул директору. Некоторое время курили молча. Лицо Зазнобина было озабочено. Потом, почесав за ухом, он сочувственно и раздумчиво сказал:

— По совести говоря, сволочную штуку упорол с тобой Огоньков этот. Понимаю — пошутил. Ну и продержи несколько минут для смеху, а то, говоришь, больше часа?

— Больше, — ответил Илья. — Часа полтора, не меньше.

— На твоем месте я бы его хорошенько вздул, чтобы он всю жизнь помнил эту свою идиотскую шутку! — совершенно серьезно сказал Зазнобин. — Это у тебя такой мирный характер!

Илья промолчал. Может, директор шутит?

Зазнобин шумно вздохнул.

— Положение твое не ахти какое! Трудненько возвращаться. Легче касторку принимать три раза в сутки по стакану зараз… С Огоньковым каждый день видеться — хошь не хошь. А он, гляди, по работе начнет придираться. Он занозистый, я его знаю… тем более отношения у вас в доску испорчены, и в один присест их не поправишь. Я понимаю: возможно, у вас с Галей и без этого случая ничего не вышло бы… но теперь ты иначе думать не можешь, что виноват во всем Огоньков. — Зазнобин говорил спокойно и рассудительно, как бы стараясь беспристрастно разобраться в сложившейся ситуации. — Кроме того, и с девушкой тебе не миновать встречаться. Глаза же не закроешь! А она под ручку с этим ученым фертом, с Андреем Травушкиным! А изба Травушкиных почти напротив твоей. Мука мученическая! Это, пожалуй, еще горше, чем встречи с Огоньковым. Правильно я говорю?

Илья все еще не мог понять, куда клонит директор, и потому ничего не ответил.

— Выходит, Крутояров, в самом деле невозможно тебе возвращаться в Даниловку… переждать надо. До осени, что ли, пока Галя твоя не выйдет замуж и не уедет в город. На осень они свадьбу-то назначили?

— Говорят, на осень, — скучным голосом ответил Илья.

— Мда-а!.. — неопределенно промычал Зазнобин. — Вишь, как оно дело оборачивается. А ведь я собирался на твоей свадьбе пображничать. Ребята ваши говорили мне, что у вас с Галей все по-хорошему идет… Ан нет! И во всей этой истории больше всех виноват я! Перед тобой виноват, Крутояров, а ты и не подозреваешь.

Илья даже привстал от удивления:

— Вы?

— Сиди, сиди, — остановил его Зазнобин. — Именно, дружок, я… директор эмтээс, член партии с тысяча девятьсот девятнадцатого года.

Илья медленно опустился на стул, растерянно глядя на директора.

— Шутите, Иван Федосеич!

— Какие шутки, Крутояров! Мне, может, сейчас не легче твоего.

— Не понимаю.