О чем они мечтали

— Это вы на спиртное намекаете? — усмехнулся он. — Во благовремении, как говорится, почему же! Ее же и монаси приемлют. А мы, коммунисты, не монахи, Аникей Панфилыч. Запрещения нет! Но лично я — непьющий.

— Вот, стало быть, как! А я думал, партейным нельзя к ней прикладываться, хотя того в уставе вашем не сказано.

— Вы знаете устав партии?

— Читал. Из любопытства. Сыны-то у меня партейные. Не подумайте, что сам собирался вступать.

— Почему нельзя так думать?

— Да кто же тут меня примет? Я же, по-ихнему, «бывший»!

— По-чьему это «по-ихнему»?

— Руководов наших разумею.

— А на самом деле?

— А на самом деле, Лексан Егорыч, какой же я бывший? Жил, правда, хорошо, не жалуюсь. Земли Советская власть давала вволю. Только трудись. Но ничего особо лишнего, Лексан Егорыч. Ну, было у меня в ту пору две коровенки, десяток овечек, две лошадки… вот и все мое богачество. Насчет работников попреки тоже. А я их не держал, случалось только — иное лето возьмешь на недельку-другую в страдную пору, ежели неуправка… Это же и Советской властью дозволялось.

— А за что же вас раскулачивали?

Травушкин развел руками:

— А бог их знает! Погорячились, видно. Благодарение господу, областные власти разобрались быстро, а то бы мне Сибири или Соловков не миновать.

— Говорят, вы до сих пор злитесь на колхозников за раскулачивание?

— Мало чего не наплетут на человека. Зачем бы я злиться стал? И какой в той злости толк?

— А почему же вы пищу на стане портили?

Травушкин чуть блюдце не выронил из руки. «Вот оно что! Вишь, с какого боку подъехал! Ну и хитер. Нет, не простят они мне пересолы эти! Как же быть? Вразуми, господи! Сознаваться не надо. Нельзя! Хватит и того, что с жалобой промахнулся…»

— Наветы, Лексан Егорыч, наветы! — сказал он. — Ничего такого с моей стороны не было. Поверили Кулькову А он, Кульков-то, либо по злобе, либо ему померещилось. Ну, подумайте сами: для чего бы я стал займаться таким делом? Смеху подобно, Лексан Егорыч. Ребячья затея. А дело-то простое: стряпуха в том повинна. Помощницы у ней нету, все делать ей приходится своими руками. А дел уйма. Одной картохи ведра два надо начистить. Вот она замотается да раза два, а то три посолит! По забывчивости! А они давай виновного искать. Обидно даже слушать такое на старости лет, Лексан Егорыч. Мужики смеются, проходу не дают.

В голосе Травушкина появилась неподдельная дрожь, глаза заволокло влагой.

Демин сочувственно сказал:

— Ну, вы не расстраивайтесь, Аникей Панфилыч. Обойдется. Зачем же так близко к сердцу принимать! Важно, чтоб вы против колхозного строя не шли, а наветы все развеются, раз вы правы.

— Против колхозного строя! — горестно покачал головой Травушкин. — Скажут же! Это либо Митрий Ульяныч вам доложил? Да господи, да как же я могу против? Сыновья партейные, сам в колхозе… Не скрою: было время, говорил слова разные, нехорошие слова про колхозное житье… так это же больше десяти лет назад! А теперича я разве не вижу, к чему дело двигается? Чай, не слепой! Счастливая, можно сказать, жизня зачинается… и вдруг я стал бы перечить. Ведь это так надо понимать, Лексан Егорыч, я не только колхозникам нашим наперерез пошел бы, а и партии всей, и государству, и самому аж товарищу Сталину! Мысленное ли дело? Не такой я древний старик, из ума еще не выжил!

Весь этот разговор произвел на Демина благоприятное впечатление. Задушевный тон, дрожь в голосе, слезы, не однажды набегавшие на глаза Травушкина не оставляли сомнения в искренности его слов и наводили на мысль, что в отношении к нему в селе и районе допускается какая-то ошибка, несправедливость. И теоретически он так осмыслил создавшееся положение: Травушкин был когда-то середняком, причем, видать, зажиточным. В дни коллективизации его «подстригли» под одну гребенку с кулаками… Перегнули. Сверху перегиб исправили, высылку отменили. Но у колхозников создалось убеждение, что Травушкин выкрутился каким-то неправильным способом. Не зря же и до сих поговаривают, что его спас старший сын — коммунист. Но, спрашивается, как бы сыновья его могли вступить в партию, если бы он сам был кулаком? Ведь старший, говорят, давно в партии.

6

Распрощавшись с Травушкиным, поблагодарив его за чай, Демин заехал в правление, чтобы поговорить с председателем о несправедливом отношении к старику и о предоставлении ему работы, о чем особенно настойчиво просил Травушкин.

— С тоски можно помереть без дела, Лексан Егорыч, — говорил он. — Я же могу еще пользу приносить. Скажите Митрию Ульянычу, пусть он пошлет меня в бригаду.

В правлении Демин высказал все свои соображения насчет Травушкина. Свиридов пытался возражать, но Демин отмахивался. Ему уже трудно было отказаться от взгляда на Травушкина как на середняка, нечаянно пострадавшего во время коллективизации. В районе это был не первый случай. Лес рубят — щепки летят! Но пора, пора уже и щепкам лад дать!