О чем они мечтали

— И все, что написано в ней, — правда? — официально и полувопросительно с глубокомысленным видом проговорил следователь.

Травушкин склонил голову набок, неуверенно дернул одним плечом.

— Да ить оно как сказать.

Именно как сказать, он теперь и не знал. Сказать — правда, а вдруг они уже знают, что это неправда, вдруг они побывали у Демьяна Фомича и тот со страху отказался подтвердить рукоприкладство. Иначе зачем бы следователю спрашивать — правда или неправда.

Подумав, Травушкин с запинкой, слабым и как бы виноватым голосом пояснил:

— Оно как бы и правда и не совсем правда.

Демин криво усмехнулся:

— Непонятно говорите, Аникей Панфилыч. Ударил вас Дмитрий Ульяныч или нет?

Неожиданно для самого себя Травушкин откровенно признался:

— По совести сказать — не бил.

— А зачем же писали? — Демин удивленно расширил карие глаза, извилистые черные брови его дернулись вверх. — Как это — не бил, а вы пишете: по сусалам…

— Кричал он сильно… замахивался, — медленно рассказывал Травушкин, чувствуя почему-то облегчение оттого, что сознался в лживости своей жалобы.

— Замахивался! — возмущенно воскликнул Гришин. — Это же совсем иная статья, папаша!

— Конечно, иная, — поспешно согласился Травушкин. — Только ведь и от замаха человек сохнет. И опять же обидно… Не молоденький уж я…

— Стало быть, вы от обиды написали и немножко преувеличили? — подчеркнуто вежливо спросил Демин.

— Именно так, — охотно и торопливо подтвердил Травушкин. И снова подумал: «С перепугу ото всего отказываюсь. Теперича совсем пропал. Клевету припаяют». Ему непонятно было, как так сразу и очень просто вышло. Либо и вправду Демин слово какое-нибудь знает, если пес на него не бросается и сам хозяин растерялся перед ним, будто перед нечистой силой.

— Что же! Все ясно! — Демин мягко и снисходительно улыбнулся. — Значит, можно вашу жалобу считать недействительной? — спросил он, пристально глядя на растерянного жалобщика.

— Точно так, недействительной, — с готовностью повторил Травушкин, чувствуя, что у него от этого разговора по всему телу уже пот начинает выступать.

Гришин вытащил из портфеля бумажку и положил ее на стол. Травушкин узнал в ней свою жалобу.

— Что же с ней теперь делать? — озабоченно и озадаченно спросил следователь, глядя то на Демина, то на Травушкина.

— Воля ваша, — буркнул Травушкин.

— По моей воле, — опять дружелюбно заулыбался Демин, — я бы ее на вашем месте, Аникей Панфилыч, порвал и больше таких жалоб не писал. Писать надо всегда правду, а если неправда — зачем же людей морочить?

— Можно и порвать, — поспешил согласиться Травушкин.

— Значит, мировая! Вот и прекрасно! — Демин встал, прошелся по комнате. — Ну, товарищ Гришин, вы свое дело сделали. Полагаю, теперь ни Демьяна Фомича, ни Дмитрия Ульяныча нет смысла допрашивать. Езжайте и доложите прокурору, чем все кончилось. А я еще посижу с Аникеем Панфилычем.

Травушкин успокоился было, но, когда Демин сказал, что останется, его снова взяла оторопь. О чем же секретарь собирается разговаривать с ним? Не о вредительстве ли? «Напрасно я от жалобы-то отказался. У председателя против меня акты, а у меня против него теперь шиш голый!»

5

Проводив Гришина, чтоб того не тронул Ведмедь, Травушкин вернулся в комнату и засуетился. Схватил самовар, налил его водой из ведра, стоявшего у порога.

Поняв, что его хотят угощать чаем, Демин стал отказываться:

— Напрасно беспокоитесь, Аникей Панфилыч.

— Ну как же! — растроганно и гостеприимно заговорил тот. — Невозможно иначе. По русскому обычаю. Гость вы для меня редкий… и не какой-нибудь… не сосед или сват, а, прямо сказать, первеющий! По-старинному-то если прикинуть, вы поболе земского начальника. А где это видано, чтоб земский запросто в избу к простому мужику… А вы вон как… не погнушались. И обращение тоже… Ведь за такую мою кляузу земский ногами на меня топотал бы, а то и лещей надавал. Не бреши! А вы, Лексан Егорыч, голоса не повысили. Это же понимать надо! Так что уж дозвольте ото всей души… доставьте удовольствие. Самоварчик живо закипит, я его сосновыми шишечками…

В открытое окно скоро в самом деле потянуло душистым сосновым дымком. Пока поспевал самовар и старик собирал на стол, Демин побывал в саду, внимательно осмотрел его. Вернувшись и садясь за стол, он сказал:

— А садик у вас хороший! В нем не одни вишни — есть и сливы, и груши, и яблони, и смородина.

— Всего понемножку, — сказал Травушкин. — Только разве же это сад! При бате моем тут был сад до самой аж до речки. Отрезали… у всех отрезали. А зачем? Голо теперь на том месте. Свиней пасут.

— Это вы правильно говорите — напрасно сад извели. Отрезали, наверно, потому, что лишняя земля была за колхозниками. Ну и сделали б колхозный сад.

— Ежели бы так, Лексан Егорыч…

— А вы бы подсказали.

— Кто станет слушать мою подсказку? Ну-с, давайте закусим, Лексан Егорыч. Насчет чего-нибудь такого… я уж не знаю как… дозволяется ли вам…

На столе, накрытом чистой льняной скатертью, шумел самовар, стояли чашки, чайник, мед в эмалированной миске, скворчала сковорода горячей яичницы на свином сале. Демин окинул все это быстрым взглядом.