О чем они мечтали

— А зачем? Не надо… Скоро коров погонят. Увидит кто-нибудь нас вместе…

— Ну и что, если увидят?

— Неловко как-то в такое время.

— Очень даже ловко.

И они пошли по селу, но ни под руку, ни за руки взяться все же не решались, шли рядом, бок о бок.

Звезды уже погасли, небо над головой стало ясным, а по краям, особенно на севере, темно-фиолетовым, постепенно переходящим в лимонно-зеленоватую лазурь.

Илья и Галя вышли в поле. Когда проходили мимо пасеки, видели, что дед Афанас стоит возле омшаника, но он их не заметил.

Они все еще шли рядом, не касаясь друг друга. Илья, как бы спохватившись, взял Галю под руку и, слегка пригнувшись, крепко прижался к ней плечом.

В нескольких шагах темнел парк, тихий, спокойный, словно зачарованный. Верхушки дубов, тополей, кленов не шелохнутся. И в поле тихо. Узкая тропинка серой ящерицей скользила вниз по небольшому склону. По обеим сторонам пары, пестреющие ромашкой, золотистой сурепкой, донником. На цветах и листьях трав свинцовые капли росы. И таким покоем и миром, такой красотой веяло от парка и поля, от чистого неба, так хорошо было вокруг, что не хватало сил расстаться друг с другом. Взяться бы за руки и идти все вперед и вперед, по тропе, а потом по дороге, все дальше и дальше, минуя овраги, речки, сады, перелески. Долго-долго идти вместе рука об руку, любуясь небом, землей и всем, что на ней растет, живет.

Но нужно было расставаться. Обоих ждала работа.

— Иди, — тихо, повелительно-мягко сказала Галя. — Тебе ведь далеко. Хорошо, если попутная машина попадется… Но откуда она в такую рань?

— Успею! — Илья посмотрел на наручные часы. — Только половина третьего. К пяти, не спеша, буду в бригаде.

Они нехотя разошлись. Галя — в сторону плантации, к едва видневшемуся вдали серому шалашу, возле которого, медленно колеблясь, струилась вверх голубая, словно шелковая, ленточка дыма. Должно быть, там уже топилась печурка. Илья медленно, вяло побрел обратно. Ему надо было зайти домой и тоже переодеться в рабочий костюм. Вдруг он круто повернулся, громко крикнул:

— Галя!

Она испуганно оглянулась. Илья торопливо шагал к ней. Синий новый пиджак висел на одном плече. Брюки галифе, сапоги, сдвинутые гармошкой, белая рубашка с вышитым открытым воротом. Лицо сердитое, светлые брови сошлись у переносья, из-под кепки, сдвинувшейся на затылок, выбился хмелевидный чуб, нависший на лоб. Галя оторопела. Что случилось? Почему Илюша такой сумрачный и даже как будто злой?

Подойдя к ней вплотную, он, ни слова не говоря, обхватил ее своими длинными сильными руками и, крепко стиснув, начал торопливо и жадно целовать. Пиджак свалился с плеча наземь. Выпустив ее из объятий и резко оттолкнувшись от нее, Илья поднял пиджак и угрюмо пробормотал:

— Все! Теперь ступай!

Некоторое время Галя стояла, ошеломленно глядя ему вслед. Илья ни разу не обернулся. Скоро деревья сада скрыли его. Тогда она рванулась с места и побежала по тропинке к шалашу. Она бежала и бежала, не в силах остановиться, и ей чудилось, что не она бежит, а сама земля под ней все ускоряет свой неощутимый бег, как то колесо, на котором ей довелось кататься в городском парке: ты остаешься на месте, а оно вертится под твоими ногами.

Когда Галя пришла на стан, Вера и Лена спали в шалаше. Жалость к своим подружкам почувствовала она и раскаяние: подбила их идти в ночь на плантацию, а сама пришла только перед восходом солнца. Не позови она их, они гуляли бы до рассвета, а не валялись тут. Постояв немного, Галя осторожно легла рядом с Леной на соломенный тюфяк.

Вверху над шалашом звенели жаворонки, будто там кто-то весело тряс бубен с серебряными колокольчиками. У печурки повариха с треском ломала хворост. В соломе у стенки шалаша пищали мыши, как бы чему-то радуясь и резвясь. Километрах в двух по железной дороге с веселым грохотом, звучно оглашавшим всю окрестность, торопился куда-то скорый поезд, и колеса его с необычайной быстротой внятно отстукивали: тра-та-та, тра-та-та. Под такую музыку только «барыню» отбивать.

Нет, спать Галя не могла. Она встала и вышла наружу.

На востоке уже блестел полукольцом золотисто-красный ободок солнца. На него свободно можно было смотреть, ничуть не щурясь. Маячившая в просветленной дали Даниловка курилась жидкими сизыми дымками. Над речкой неровной зубчатой грядой стоял розоватый туман. Медленно, с трудом выбираясь из-за степных увалов, солнце наконец выкатилось и повисло под тонкой длинной полоской охваченного малиновым пламенем облака, словно большое яблоко на розовой ветке.

Солнышко! Милое солнышко! Это ее, Гали, золотое, радостное солнышко! Оно встало и идет навстречу ее любви, новой жизни, счастью, оно освещает мягким милым светом и ее надежды и мечты.

И ей захотелось сказать, нет, не сказать, а крикнуть во весь голос что-нибудь такое, что услышали бы все живущие на земле и почувствовали бы и поняли, как прекрасна, как чудесна жизнь!

Но Галя ничего не сказала и не крикнула, только подняла вверх руки, как бы готовая обнять и солнце, и далекий сад, и весь родимый край.

Грубоватый надтреснутый голос поварихи Луши привел ее в себя.