— Прискорбно, что так получилось! Но вина тут не только ваша, но и наша, в частности и моя и Реброва.
— Помилуйте, Марк Герасимович! При чем же вы и товарищ Ребров?
— Мы руководители. Должны были подумать, поинтересоваться, как вы живете, как устроились, что поделываете. А мы того… запамятовали! Ну ничего! Пока еще не поздно… тем более что вы и сами осознали опасность. И первое, что вам надо сделать, — это действительно от Жихарева оторваться. Вы с ним все-таки разные. Он весь какой-то странный… все у него от рассудка, и стихи рационалистичны. Правда, они технически часто выглядят вполне удовлетворительно… но в них нет той простоты, естественности, что чувствуется в каждом вашем стихотворении, хотя и в нем есть искорка таланта. Но лишь искорка, и маленькая, тогда как вы по-настоящему талантливы… если, разумеется, судить по тем стихам, которые я знаю.
Ершов угрюмо возразил:
— Вы меня извините, Марк Герасимович, но насчет таланта я не согласен с вами. Что такое талант? Почему я сам не чувствую его? Мне и Жихарев уши прожужжал, что я — талант. Но должен же я сам хоть чуть ощутить этот дар природы или не должен? Взять Жихарева того же. Вы говорите — искорка, а он убежден, что гениален. И несколько раз не шутя говорил мне об этом. Стало быть, он сам чувствует в себе силу, гениальность.
— Неужели сам так и говорит, что он гениален? И не в шутку, а всерьез?
— Зачем же я стал бы выдумывать такое? — сказал Ершов. — Тут дело в том, что, когда он так говорит, я тоже начинаю думать, что в нем что-то есть.
Лубков покачал головой и негромко засмеялся: