О чем знает ветер

– Я не имел чести быть вам представленным, сударыня.

– Это же моя мама! – пискнул Оэн. Стоя на цыпочках и держась за край прилавка, он раскачивался, крайне довольный.

– Твоя мама? – Мистер Келли собрал лоб в складки.

– Я Энн Галлахер. Очень рада знакомству, – выпалила я без каких-либо пояснений.

В глазах мистера Келли, за очочками, закрутились шестеренки вопросов, но, как человек тактичный, хозяин ломбарда ни один из них не озвучил. Он ограничился троекратным поглаживанием своей бородки, затем поместил руки на прилавок, чуть кашлянул и осведомился:

– Чем могу служить, миссис Галлахер?

Я хотела исправить «миссис» на «мисс», да вовремя прикусила язык. Затем сняла кольцо – камею из черного агата, обрамленную в золото, и понадеялась, что дедушка понял бы и простил мой поступок.

– Имею желание продать ювелирные изделия, сэр. Вас мне рекомендовали как кристально честного человека.

Мистер Келли извлек из кармана большую лупу и нарочито долго рассматривал мое кольцо. Наконец отложил его, снова прошелся ладонями по бородке.

– Вы, миссис Галлахер, изволили произнести «изделия», то есть употребили множественное число. Чем еще вы располагаете?

Вот жук! Цену кольца не назвал, хочет сначала всё увидеть.

– Еще у меня есть бриллианты. – С этими словами я вынула из ушей сережки-гвоздики. Они засверкали между мной и мистером Келли на стекле прилавка.

Брови мистера Келли взлетели к линии волос. Он снова вооружился лупой. Оценивание сережек заняло даже больше времени, чем шоу с кольцом-камеей. Каждая сережка, к слову, представляла собой бриллиант в два карата, оправленный в платину. В 1995 году я ради них раскошелилась почти на десять тысяч долларов.

– Увы, миссис Галлахер, я не в состоянии заплатить вам истинную цену этой вещицы, – вздохнул мистер Келли.

Настал мой черед удивляться.

– А сколько вы в состоянии заплатить? – спросила я с минимальным нажимом.

– Сто пятьдесят фунтов. Но в Лондоне я могу продать ваши бриллианты много, много дороже. У вас шесть месяцев. Не выкупите сережки за этот срок – они отойдут ко мне. На вашем месте я бы не соглашался на такие условия.

– Сто пятьдесят фунтов меня устраивают, мистер Келли, – возразила я: сережки не несли никакой эмоциональной нагрузки, а вот в деньгах я нуждалась. От мысли об этой нужде я едва не заплакала. В 2001 году в Нью-Йорке я имела на банковском счете миллион долларов! Пришлось сделать несколько глубоких вздохов и сосредоточиться на насущной задаче.

– Вы не сказали, сколько дадите за кольцо.

Мистер Келли снова принялся вертеть агатовую камею. Неизвестно, как долго он бы этим занимался, но вдруг Оэн выхватил из карманчика свое собственное сокровище. Прилавок приходился вровень с его мордашкой, и Оэн уставился на мистера Келли с видом почти победным.

– А за мою пуговицу сколько дадите?

Хозяин ломбарда улыбнулся и поднес к пуговице лупу, словно имел дело с дорогостоящим ювелирным изделием. Не понимая, что происходит, я молчала. Процесс оценки затянулся, я хотела уже извиниться за Оэна, когда мистер Келли нахмурил лоб и произнес:

– Здесь написано «S. McD». Что это значит?

– Пуговица очень ценная, – выдал Оэн.

– Ах, как нехорошо, Оэн! – упрекнула я. – Простите, мистер Келли, наша пуговица не продается. Я даже не знала, что Оэн прихватил ее из дому.

– Говорят, Шон МакДиармада нацарапал свои инициалы на нескольких пуговицах и монетах, – хозяин ломбарда понизил голос. – Получается, вы владеете одной из этих пуговиц?

– Не знаю, мистер Келли. Эта пуговица дорога нам как память. Извините, мне надо кое-что сказать Оэну.

Мистер Келли деликатно отвернулся, стал смахивать пыль со своих сокровищ. Я взяла Оэна за ручку, отвела на несколько шагов, присела перед ним на корточки.

– Оэн, ты знаешь, что это за пуговица?

– Да. Ее Доку один друг отдал, а Док мне подарил на удачу. Я ее в кармане ношу.

– Вот видишь, какая это важная вещь. Зачем же ты вздумал продавать пуговицу, а?

– Тебе ведь нужны деньги, мама! – В глазах Оэна появилось молящее выражение.

– Верно. Только твоя пуговица дороже всяких денег.

– Бабушка сказала, у тебя ни гроша. Сказала, ты побирушка бессовестная, – принялся цитировать Оэн. – А мне не нравится, когда тебя называют побирушкой! – В синих глазах сверкнула слезинка, ротик стал кривиться; я подавила гнев и напомнила себе, что Бриджид – моя прапрабабка.

– Запомни, Оэн: никогда никому не отдавай и не продавай эту пуговицу. Она бесценная, потому что за ней стоят очень, очень благородные люди, настоящие герои. Они погибли, их не вернуть. Пуговица осталась нам с тобой на память, понимаешь?

– Да. – Оэн шмыгнул носом. – Только, мама, я думал, что погибла ТЫ! Я тосковал по тебе. Мне пуговицы не жалко, лишь бы ты со мной осталась!

Мои глаза тоже были полны слез, губы дрожали, совсем как маленький рот Оэна.

– Послушай, Оэн. Один мудрый человек сказал мне: «Те, кого мы любим, всегда живут в наших сердцах. Главное – помнить. Пока мы помним, что были любимы, любившие нас не умрут».