О чём грустят кипарисы

В юности мне приходилось участвовать в скачках, однажды я вышла даже победительницей и получила приз — сапожки из тонкой, мягкой кожи, расшитые узорами. Победу мне принёс гнедой скакун Алтынбай, быстрый, как ветер. Так давно это было, и вот снова скачу во весь дух. Каждая жилка натянута до предела, из-под копыт, как брызги, разлетаются камешки… Та-кой снился мне сон. Ещё, ещё быстрее! Конь наклонил голову, грива, колеблемая ветром, вдруг стремительно закружилась перед глазами, превратилась в пропеллер, и меня это почему-то нисколько не удивляет. Гул мотора становится всё громче… Я проснулась: услышала нарастающий грохот пикирующих самолётов, в ужасе вскочила.

«Опять налёт!» — мелькнула мысль.

Лейла в одной рубашке, с распущенными волосами, чистая ведьма, выскочила за дверь.

Совсем ошалела. Так и побежит к самолёту?

Вскоре она вернулась, лёгкая, весёлая, как птичка. С сапогами в руках я села на кровать.

— Наши.

— Как наши? — я ничего не могла понять. В самом деле — ни выстрелов, ни взрывов.

— Истребители, — Лейла покрутила рукой в воздухе. — Летят с задания, решили покувыркаться. В нашу честь. Прямо над общежитием.

— Они чего? — я постучала пальцем по голове. — У меня вся душа ушла в пятки.

— Я тоже перепугалась.

— Безобразие. Надо доложить Бершанской.

— Вера Белик сказала, что это типичный случай. А я послала им воздушный поцелуй.

— С ума сошла. Они теперь нам совсем спать не дадут!

— Ты бы посмотрела, как они вертелись! — покачала головой Лейла.

— Думала — Ахмет среди них?

— Нет, он человек серьёзный. Не думала. Письмо от него получила. Хочешь, прочитай, — она кивнула на тумбочку. — Поспим ещё часика два? Между прочим, эти ребята взяли пример с тебя.

— Как это с меня? — не на шутку встревожилась я. — Что ты мелешь?

— Ну, видели, как ты петли выделывала, решили показать, что тоже не лыком шиты. Так что докладывать Бершанской не советую, она тебе припомнит.

Я рассмеялась и забралась в постель. Рассказала Лейле, какой чудный сон видела.

— А мне огненные шары с хвостами снились, — пожаловалась она.

Забегая вперёд, скажу, что кто-то из девушек всё же доложил Бершанской о «концерте» лётчиков, она позвонила в штаб армии, высокое начальство намылило шеи нашим рыцарям и объявило Чеботарку запретной зоной.

Заснуть я не смогла, полежала с полчаса с закрытыми глазами, поднялась, глянула на письмо, лежащее на тумбочке, увидела слова: «Моя любимая!» Так, так, стиль изменился. Не удержалась, прочитала всё письмо. Я ошиблась, стиль не изменился, разве чуть-чуть.

«…Твой ангельский почерк, кругленькие, как жемчужины, буквы…»

Да, почерком Лейлы можно любоваться, понимаю я этого парня, сочувствую ему.

«…Благодарю за — сердечное письмо. Считаю тебя своей невестой. Если уйдёшь к другому… Передо мной лежит кинжал, его лезвие сверкает, как семьдесят семь радуг. Знай, прекраснейшая из прекраснейших, он вонзится в твоё коварное сердце…»

Вот Хас-Булат удалой! Нет, чтоб самому зарезаться. Впрочем, «Лейле так и надо. «В Алупку поеду!» Вот и будешь спать с радугами в груди. И защищать тебя не стану, бесполезно. Ахмет перешагнёт через мой труп. Настоящий джигит.

Жив-здоров, счастлив, что оказались в одной армии, словно живут в одном доме, только в разных подъездах… «Стоящий на страже. Преданный до могилы…» Вот именно.

— Вставай, дочь ночи, открой свои коварные глаза!.. Погода нелётная, низкая облачность. Все приуныли. Наземные войска вгрызаются в немецкую оборону, теснят фашистов со всех сторон, а мы будем прохлаждаться целую ночь…

Никакого задания полк не получил, из штаба дивизии пришла телефонограмма: полёты отменяются. Но мы — в полной боевой готовности. Во-первых, погода может внезапно перемениться. Во-вторых, неизвестно ещё, что скажет наша разведчица, командир эскадрильи Дина Никулина, когда вернётся. Надежды терять не будем.

Рядом с Бершанской — представитель Сталинградской дивизии, на этот раз полковник. Очень высокий, похож на Рокоссовского. Как по заказу!

— Подойдём поближе, — тихо говорю я Вале. — Это я упросила Бершанскую. Как видишь, пошла навстречу.

Валя смеётся, стукает меня кулачком по плечу, но идёт со мной.

Выбрав удобную позицию, шепчу ей на ухо:

— Подмигни ему. Не теряйся.

Валя прыснула, полковник и Бершанская удивлённо посмотрели на нас. А мы глядим в небо…

Летит наша ласточка. Хорошо, что на разведку погоды послали Дину. В её характере что-то чкаловское.

— Можно работать, — твёрдо заявила Никулина. — Над линией фронта то же еамое, — она небрежно вскинула руку к небу, словно там были рассыпаны звёзды.

Все невольно подняли головы. До облаков 300 метров, дымка, никакого просвета.

— Во всех полках разведчики погоды доложили, что работать нельзя, — голос у Бершанской не совсем уверенный, и Диночка это усекла.

— Трудно, конечно, — она в упор посмотрела на полковника. — Но летать можно. По вертикали видимость неплохая.

Очень убедительно, молодец, Дина. По горизонтали мы только летаем, главное — увидеть цель, сбросить бомбы. Инструкция? Её писали мужчины…