О чём грустят кипарисы

Неужели Евдокия Давыдовна не — чувствует, как стонут наши сердца? Конечно, чувствует. А полковник? У него сложное положение. Скажет, что летать нельзя, мы решим — покрывает своих: мужчины прозябают, и вы не рыпайтесь. Честь мундира. Мужского. А согласиться с Никулиной — разделить ответственность е Бершанской. Если погибнет хоть один экипаж, ему не поздоровится. Молчит, и правильно делает. Только слегка плечами пожал, моё, мол, дело сторона.

Бершанская решилась:

— Будем работать. Я доложу в штаб. Командирам эскадрилий отобрать для полётов самые опытные экипажи.

Первой вылетела отважная разведчица. Задание — бомбить вражеские позиции на подступах к Севастополю.

Когда мы с Валей взлетали, нам на прощанье блеснул маяк. Погас, и видимость стала равной нулю. Мягко светятся циферблаты приборов, стрелки.

— Ничегошеньки не вижу, — вздохнула Валя. Прошло несколько минут, мой штурман повеселела:

— Кое-что разглядеть можно.

У неё глаза, как у кошки. А этот район мы изучили досконально. Только бы не пострадать от взрывов своих же бомб.

«Молодец Бершанская, — размышляла я. — Другая бы при полковнике сникла. А она пошла на явное нарушение инструкции, всю ответственность взяла на себя. Вот оно — настоящее мужество! Ночь-максимум — не столько для нас, сколько для неё. Чего доброго, сама полетит. Говорят, командир Сталинградской дивизии генерал-майор Кузнецов принял «девчачий полк» неохотно, скрепя сердце. Опасался, что снизим их блестящие показатели боевой работы. Поглядеть бы на него завтра утром».

На передовой тарахтели пулемёты, автоматы, взвивались ракеты. Немцы нас, конечно, не ждали. Тем лучше.

Первая эскадрилья уже наверняка отбомбилась.

С нашей стороны короткими очередями по невидимой цели начал бить пулемёт. Голубоватые трассирующие цепочки направлены в одну точку. Туда же протянулась ещё одна, из другого места. Ясно: указывают нам цель.

Стреляют «эрликоны», издалека, с вершины холма Шурует в небе прожектор. В чёрной тьме каждая искорка сверкает, как Сириус.

— Мамочка моя, — прошептала Валя, — как красиво!

Есть такая татарская пословица: глядеть приятно, тронуть страшно.

Взрывы зенитных снарядов — словно огромные лилии на поверхности ночного озера. Плывём, как на лодке, от цветка к цветку.

Валя бросает САБ — с минимальным замедлением. Видим высокий холм, узкую балку. Знакомое, вернее, памятное место, оно отмечено на моей карте крестиком.

В балке какое-то движение, тускло блеснули стволы. Миномётная батарея?

Двойной мощный, оглушительный взрыв. Самолёт, как мой Алтынбай, подтолкнул меня вверх. Ещё удар… Теперь с набором высоты — через линию фронта, к своим!

У этого холма в июне 1942 года татарский парень Абдулхак Умеркин уничтожил огнём своего орудия восемь танков и целую роту гитлеровцев, за что ему было присвоено звание Героя Советского Союза.

Словно пожала ему руку.

Мы сделали в эту ночь десять вылетов — рекорд экипажа! Из последнего полёта возвращались на рассвете.

— Магуба, моряки! — в голосе штурмана восхищение, удивление, трепет.

— Высокие? — я подделываюсь под её тон.

— Приглуши мотор, прошу тебя, развернись, мне надо сказать им очень важное.

— Раз очень важное, пожалуйста. Интересно, что у неё за сообщение.

— Спасибо, товарищ командир! — поблагодарила она и крикнула: — Полундра! По местам стоять, с якоря сниматься!..

— Всё?

— Всё.

Не штурман, а золото.

После этой ночи отношение «сталинградцев» к нам изменилось. Они стали поговаривать, что у нас можно кое-чему поучиться — воевали в горах, неплохо бы встретиться, обменяться опытом. Мы не возражали, скромно помалкивали. Но начальство эту прогрессивную идею почему-то не поддержало.

Позднее, когда пришла пора расставаться, командир Сталинградской дивизии просил оставить ему наш полк. Ничего не вышло.

Ночь семисотая

Одна из задач нашей воздушной армии — блокирование аэродромов противника.

Подлетаем к мысу Херсонес, приглушаю мотор. Кругом черным-черно. Валя выбросила САБ. Сейчас начнётся.

Эти несколько секунд, отделяющие тьму от света, плавное движение от встряски, тишину от какофонии — самые долгие, самые трудные, к ним я так и не смогла привыкнуть. Своё состояние в эти безбожно растянутые мгновения я могу определить одним словом: страх. На лбу выступает пот. Немеют руки и ноги. Сердце куда-то проваливается, в какую-то бездну. Бельё прилипает к спине… Лучше не вспоминать. Потом ничего. К прожекторам, к бешеному рёву зениток, к зловещим трассам, к визгу осколков, клубам оранжевого дыма, к стонам и хрипам самолёта — ко всему этому мы не то что привыкли, притерпелись.

Странно. Ни одного прожектора. Никакой стрельбы.

«В воздухе «мессер»! — решила я. Жду, что скажет штурман — влево, вправо?

Валя молчит.

Высота 700 метров. Тишина. 600 метров. Тишина…

— Никого нет, — в голосе Вали недоумение.