О чём шепчут колосья

И в мирное время и в начале войны комбайн был моим оружием. Я берёг его, содержал в исправности, сколько мог улучшал и испытывал.

Каждый год в нашей стране, на земле и под землёй, на воде и в воздухе, проверялись тысячи экспериментальных машин. Несколько новых машин испытывал и «Ростсельмаш». Многими нитями мы были связаны с заводским коллективом. Жили с ним одними думами: как улучшить уборочную машину, сократить потери при уборке урожая, сохранить жизнь в зерне. Комбайнёры бывали в цехах «Ростсельмаша», и инженеры завода нас не обходили.

Приезжает однажды Иван Иванович и говорит:

— С двумя машинами ты как будто бы справляешься, а что, если тебе третью дать?

— Какую?

— Новую, экспериментальную. Возьмёшься испытать её?

Тогда я работал на двух комбайнах, а тут мне предлагают третий, да такой, каких ни у кого на Кубани и не бывало. Заманчивое предложение. Я знал: прежде чем попасть на поля, машины по нескольку лет проверяются на государственных машиноиспытательных станциях, расположенных в разных зонах страны. Такая станция была создана и в Краснодарском крае: Ново-Кубанская МИС.

— Разве там испытания не проводятся?

— Проводятся, — ответил Фомин, но одно не мешает другому. Заводу надо знать, как машина пошлёт себя в производственных условиях, как она будет работать с наибольшей нагрузкой, какой приговор подпишут ей комбайнёры.

Иван Иванович говорил неторопливо, взвешивая каждое слово:

— После обкатки дай ей самую что ни на есть большую нагрузку. Испытывай не на редких, лёгких хлебах, а на густых, тяжёлых, и тогда, как говорил Валерий Чкалов, мы узнаем характер машины, её капризы.

Условия работы лётчика-испытателя и комбайнёра-испытателя, разумеется, разные. Тот, кто водит экспериментальный комбайн, не рискует ни своей жизнью, ни жизнью своих товарищей, как это бывает с пилотом, испытывающим машину в воздухе.

Но мы тоже рискуем. У нас на карту ставится урожай. Мы рискуем оставить колхозников без хлеба, если при проверке качества машины умолчим о её существенных недостатках, тогда от экспериментального комбайна пойдут близнецы — тысячи и тысячи несовершенных машин.

В первый же день испытания колхозники потребовали отцепить двухкамерный полово-соломоколнитель. Возле него нельзя было стоять: полова разлеталась по полю, била в глаза. Те, кто обслуживал комбайн, решительно настаивали: пускай завод заменит новинку и пришлёт старый однокамерный копнитель.

Звоню на «Ростсельмаш». У телефона Иван Иванович. Высказываю ему нашу обиду и ругаю тех, кто придумал двухкамерный полово-соломокопнитель.

— Отцеплять не следует, — ответил Фомин, — приеду, разберёмся.

Приехал Фомин и согласился с нами. Пришлось заводу заменить копнитель и хорошенько подумать над тем, как исправить ошибку конструктора.

— Ну, а «шестёрка» как работает? — поинтересовался Иван Иванович, подходя к серийной машине.

— Ладная машина.

— А соломокопнитель?

— Работает, только угольники у каркаса слабые. Не выдерживают нагрузки.

— За лето сколько убрали гектаров?

Я назвал четырёхзначную цифру.

— О, так это же восемь сезонных норм! — воскликнул Фомин. — Ничего себе нагрузочка! Значит, выжимаете?

— Да, выжимаем из машины всё, что она способна дать.

Испытывали мы не только ростовские машины. В сороковом году поступил из Запорожья экспериментальный широкозахватный комбайн. Пройдёт по степи — и двенадцатиметровой хлебной полосы как не бывало! За лето мы узнали характер новой машины, её капризы и написали об этом заводу. Конструктор согласился с нами, поправил что надо и снова попросил испытать машину.

Из Запорожья комбайн отправили как раз 21 июня 1941 года, но он к нам не дошёл. Гитлеровцы разбомбили железнодорожный состав, в котором на открытой платформе находилась опытная машина. После налёта авиации от машины остались лишь куски железа да обгоревшие доски. Жаль было потерянного комбайна. Хорошим помощником он мог быть в военную пору.

ПРИКАЗ ЕСТЬ ПРИКАЗ

Итак, в райвоенкомате я получил приказ немедля возвращаться на хлебный фронт. Там с помощью своего оружия я должен был защищать свою Родину. Незадолго до отъезда из Москвы в Шкуринскую пришло письмо от Трофима Кабана. Он просил телеграфировать о дне моего выезда из Москвы и сообщил, что «машины на все сто готовы к уборке».

После Фёдора Афанасьева, ушедшего в финскую кампанию на фронт, вторым комбайнёром в наш экипаж был назначен Кабан. Это место он мог занять сразу после окончания школы механизаторов, но, придя к нам, попросился к штурвалу.

— Не могу допустить, — пошутил я. — В удостоверении написано, что Трофим Кабан закончил школу, является комбайнёром и имеет право руководить агрегатом.

— Имею, но хочу ещё один сезон поработать штурвальным, чтобы машину досконально узнать.

Когда я приехал в Шкуринскую, Трофима уже не было дома. Его, как и Николая Ушакова, как и Владимира Щербатых, призвали в действующую армию. Заметно поредели комбайнёрские ряды.

Незадолго до начала войны мы потеряли Максима Безверхого: возвращаясь ночью из степи в станицу, он по неосторожности попал под машину.