О чём шепчут колосья

В штабе бывал редко. Больше — в частях, на передовой, там, где должен находиться политработник, если он хочет, чтобы ему верили, чтобы за ним без оглядки шли в бой. За годы войны пришлось испытать и горечь отступлений и радость побед, мокнуть под проливным дождём и мёрзнуть в глубоких снегах, хоронить друзей и славить героев.

Сначала трудно было привыкнуть к мысли, что огород, где ты растил овощи, больше не огород, а рубеж; степной колхозный стан — это не место, где трудились хлеборобы, а огневая точка; поле, где рос хлеб, — не степь, а плацдарм.

Не раз в Белоруссии, Прибалтике, в Восточной Германии мне виделась широкая кубанская степь. Гудят тракторы и комбайны, по дорогам несутся машины, гружённые до отказа хлебом, виноградом, арбузами и дынями; самолёты, летая низко над землёй, щедро удобряют посевы. На Юге этих воздушных тружеников величали «кукурузниками», на Северо-Западе, в лесной стороне, — «лесниками», а в Центральной чернозёмной полосе — «огородниками». Честно несли эти воздушные работяги свою службу и на войне.

Вызывает меня однажды командир соединения и приказывает:

— Слетайте на «кукурузнике» к морякам.

Моряками на нашем участке называли морскую бригаду. Ребята как на подбор — сильные, отчаянные. Познакомиться с ними я был рад.

Захожу в штаб бригады, представляюсь лысеющему майору.

— Борин… — повторяет вслух майор, всматриваясь в удостоверение личности. — Часом, вы не с Кубани?

— Да, оттуда.

— Любопытно, кем вы комбайнёру Борину приходитесь?

Я ответил. Майор встал из-за стола и протянул мне обе руки:

— Будем знакомы — Мефодий Кабан.

— Родной брат Трофима?

— Да, Трошин брат…

И мы, знавшие друг друга со слов Трофима, крепко обнялись.

— Ну, как Трофим? Какие вести подаёт? В какой части воюет? — Мне не терпелось поскорее разузнать всё о своём друге-механизаторе.

Служит в кавалерии, воюет в горных местах и очень скучает по своей царице…

— По какой «царице»?

— По царице-пшенице, — ответил в рифму Мефодий, — в горах она ведь почти не растёт.

Трофим бил гитлеровцев в горах Кавказа, а мы гнали их обратно, на Запад. Ох, и далеко же было гнать их, проклятых!

— Знаете, какой сюрпризец брат Гитлеру приготовил? Помните красный флажок, что вы за уборку получили? Этот флажок при Трофиме. Брат мечтает, как только наши части в Берлин войдут, он свой флажок над рейхстагом водрузит. Пускай, мол, в Берлине знают наших, кубанских механизаторов!

Майор, не скрывая гордости, рассказывал о своём брате, а я слушал его и думал. Вот мы — три сына одной матери-Родины, и у каждого из нас жизнь сложилась по-разному: Мефодии — кадровый офицер, коренной казак, не раз смотревший смерти в глаза и твёрдо верящий в победу, в то, что его брат непременно водрузит флаг над гитлеровским логовом; Трофим — добряк, истый хлебороб, скучающий в горах по степному раздолью, по любимой царице-пшенице, которая в это время поспевала и, наверное, звала его к себе; и, наконец, я переселенец из Нижегородского края, бывший комбайнёр и бывший студент второго курса Тимирязевки, которому только вчера крепко досталось от дежурного по городу за то, что в сумке с противогазом оказались книги «Манифест Коммунистической партии» Маркса и Энгельса и «Жизнь растений» Тимирязева. Но всех нас троих объединяет одна мысль, одно желание отстоять Родину, защитить свою семью, свои жилища от злодеев гитлеровцев.

Уже третий год Мефодий находился на фронте.

На его полушубке следы осколков. Многие из тех, кто пошёл вместе с майором на войну, больше не отзывались на голоса товарищей.

Не отзовётся и Николай Ушаков, павший смертью храбрых под Севастополем, Не откликнутся и неугомонный Федя Афанасьев, погибший при защите полуострова Ханко, и большой книголюб Василий Туманов, сражённый под Нальчиком, и Владимир Петрович Щербатых — законодатель колхозных полей и мой наставник…

А какие это были люди!

Из политотдела корпуса меня перевели заместителем командира по политчасти в отдельный автомобильный батальон. Здесь пригодилась моя комбайнёрская профессия.

Наш батальон обеспечивал фронт боеприпасами, горючим. От Смоленска мы двигались через Минск, к нашей границе. Здесь, на берегу Немана, я увидел дорогой всем нам новенький пограничный столб. Он был поставлен на том же месте, где стоял до 22 июня 1941 года. Поставлен теми, кто очистил свой дом от гитлеровской погани, кто вернулся победителем на исходный рубеж.

Я прислонился к полосатому пограничному столбу и бережно провёл рукой по шершавому, только что оструганному дереву. Хотелось постоять возле него, подумать, вспомнить пережитое…

Впереди лежали земли гитлеровской Германии. Отсюда начиналась война. Где теперь тот вражеский лётчик, что бросил бомбу на нашу мирную станицу, что, как коршун, носился над нашим комбайном?

Должно быть, лежит на погосте. Сбитый на Кубани, он уже больше не вернётся на Неман. Больше не разбойничать ему на нашей земле, не тревожить наше чистое небо!