О детях Кощеевых

– Это выпускной альбом нашего курса, – пояснил он. – Вот Кира. Она была удивительной. Самой яркой. Обладала невероятной харизмой. Когда она заходила в аудиторию, все поворачивали к ней головы. Да, мне есть что о ней рассказать…

Через три часа Демьян вышел на улицу. Посмотрел на голубое чистое небо. И подумал, что жизнь устроена удивительным образом. Ее можно прожить сотней разных способов, и никто заранее не знает, какой лучше, а какой хуже, но смысл, должно быть, в том, чтобы не метаться в поисках лучшего и не сетовать, а довериться ей и учиться принимать то, что она дает. Впрочем, это вовсе не значит, что можно сидеть сложа руки. Такого жизнь тоже не прощает. Она направляет, но идти придется самому. И, наверное, он всё сделал правильно, раз нынче каждый день легко находил повод улыбнуться и быть счастливым.

И Демьян поехал не в гостиницу, а обратно в аэропорт и не иначе как по волшебству сумел поменять билеты с завтрашнего дня на сегодняшний. Ведь ему еще нужно было успеть попасть в детский магазин и купить там куклу с непроизносимым названием. А потом спасти Чуму от очередного лечения. В конце концов, после появления в их жизни детей они с ней наконец окончательно подружились, а друга бросать в беде нельзя.

И еще десять лет спустя

По детской площадке в городском парке бегал мальчик лет восьми. Он был худой, тонкий, но жилистый и очень подвижный. Судя по всему, сейчас он возглавлял какое-то наступление: махал длинными руками и кричал, и ватага из шести ребят подчинялась ему – то ли потому, что не могла пойти против такого энтузиазма, то ли потому, что и впрямь признала главным. Совсем светлые, выгоревшие добела за лето короткие волосы его взмокли и стояли торчком, будто иголки у ежика. Порой, глядя на племянника, Яков никак не мог отделаться от ощущения, что смотрит на брата в детстве. Всего и отличий-то было, что темно-карие глаза, но с такого расстояния их было не разглядеть, и ничто не отвлекало.

Сам Клим сидел на лавочке, укрытой тенью раскидистой черемухи, и что-то читал. Но стоило Яше приблизиться к нему на расстояние шагов двадцати, как брат убрал книгу, снял с носа очки и уже тогда поднял на него глаза. И никаких сигарет: курить брат окончательно бросил, как только узнал, что у него будет ребенок. За прошедшие годы Клим вообще очень сильно изменился. Стал сдержаннее и спокойнее. Профессии боевого мага в результате предпочел следственный отдел. И, судя по всему, всё-таки нашел свое место в этой жизни и больше уже не страдал от ощущения, что что-то с ним не так и где-то он не справляется.

– Привет, – поздоровался Яков и крепко, с удовольствием пожал протянутую руку, потом сел рядом. – Как дела?

– Потихоньку, – отозвался Клим. – Рад тебя видеть. Ты надолго вылез из своей берлоги?

Яков улыбнулся. Берлогой Клим называл его мастерскую. Восемь лет назад Яков наконец-то обзавелся таковой и нашел в ней спасение от суеты окружающего мира. Там он мог позволить себе ни на что не отвлекаться и думать только о работе. И немного о Злате, карандашный портрет которой висел над его столом. Втайне Яша очень гордился тем, что помещение под мастерскую он купил на собственные деньги, вырученные от продажи прав на производство по нескольким своим патентам.

То, что царило в мастерской, Злата называла творческим беспорядком. Яков с ней не соглашался: всё лежало на своих местах, но разрешить их спор было некому – кроме нее, Яша никого больше туда не пускал. В святая святых Клим побывал всего один раз, тогда же споткнулся о ящик с запчастями, обозвал его мусором и навсегда потерял эту привилегию.

Если Яков царствовал в мастерской, то Злата в полной мере распоряжалась их домом. Он не сопротивлялся, ее подход ему нравился. Его друзья и коллеги, приходящие порой к ним в гости, частенько замирали перед выставкой Яшиных рисунков, в которую Злата превратила стены квартиры. А сам Яков больше всего ценил ее портрет, нарисованный далеким летним днем в березовом парке при Конторе и ныне стоящий на каминной полке рядом с фотографиями их родных. Денно и нощно его охранял маленький механический щенок. В спальне у них жил волшебный фонарь, и Злата любила включать его по вечерам.