О дивный новый мир (Brave New World)

Because I always did my drill, didn't I? Didn't I?	Я же всегда выполняла все приемы.
Always ... I don't know how ... If you knew how awful, Tomakin ... But he was a comfort to me, all the same."	Всегда-всегда... Я не знаю, как это... Если бы ты только знал, Томасик, как ужасно... Но все равно он был мне утешением.
Turning towards the door,	- И, повернувшись к двери, позвала:
"John!" she called.	- Джон!
"John!"	Джон!
He came in at once, paused for a moment just inside the door, looked round, then soft on his moccasined feet strode quickly across the room, fell on his knees in front of the Director, and said in a clear voice:	Джон тут же появился на пороге, остановился, осмотрелся, затем быстро, бесшумно в своих мокасинах пересек зал, опустился на колени перед Директором и звучно произнес:
"My father!"	- Отец мой!
The word (for "father" was not so much obscene as-with its connotation of something at one remove from the loathsomeness and moral obliquity of child-bearing-merely gross, a scatological rather than a pornographic impropriety); the comically smutty word relieved what had become a quite intolerable tension.	Слово это (ибо ругательство "отец" менее прямо, чем "мать", связанное с мерзким и аморальным актом деторождения, звучит не столь похабно), комически-грязное это словцо разрядило атмосферу напряжения, ставшего уже невыносимым.
Laughter broke out, enormous, almost hysterical, peal after peal, as though it would never stop.	Грянул хохот-рев, оглушительный и нескончаемый.
My father-and it was the Director!	"Отец мой" - и кто же? Директор!
My father!	Отец!
Oh Ford, oh Ford!	О господи Фо-хо-хохо!..
That was really too good.	Да это ж фантастика!
The whooping and the roaring renewed themselves, faces seemed on the point of disintegration, tears were streaming.	Все новые, новые приступы, взрывы - лица раскисли от хохота, слезы текут.
Six more test-tubes of spermatozoa were upset.	Еще шесть пробирок спермы опрокинули.
My father!	Отец мой!
Pale, wild-eyed, the Director glared about him in an agony of bewildered humiliation.	Бледный, вне себя от унижения, Директор огляделся затравленно вокруг дикими глазами.
My father!	Отец мой!
The laughter, which had shown signs of dying away, broke out again more loudly than ever.	Хохот, начавший было утихать, раскатился опять, громче прежнего.
He put his hands over his ears and rushed out of the room.	Зажав руками уши, Директор кинулся вон из зала.
Chapter Eleven	Глава одиннадцатая