О дивный новый мир (Brave New World)

AFTER the scene in the Fertilizing Room, all upper-caste London was wild to see this delicious creature who had fallen on his knees before the Director of Hatcheries and Conditioning-or rather the ex-Director, for the poor man had resigned immediately afterwards and never set foot inside the Centre again-had flopped down and called him (the joke was almost too good to be true!) "my father."	После скандала в Зале оплодотворения все высшекастовое лондонское общество рвалось увидеть этого восхитительного дикаря, который упал на колени перед Директором Инкубатория (вернее сказать, перед бывшим Директором, ибо бедняга тотчас ушел в отставку и больше уж не появлялся в Центре), который бухнулся на колени и обозвал Директора отцом, - юмористика почти сказочная!
Linda, on the contrary, cut no ice; nobody had the smallest desire to see Linda.	Линда же, напротив, не интересовала никого.
To say one was a mother-that was past a joke: it was an obscenity.	Назваться матерью - это уже не юмор, а похабщина.
Moreover, she wasn't a real savage, had been hatched out of a bottle and conditioned like any one else: so couldn't have really quaint ideas.	Притом она ведь не настоящая дикарка, а из бутыли вышла, сформирована, как все, и подлинной эксцентричностью понятий блеснуть не может.
Final-ly-and this was by far the strongest reason for people's not wanting to see poor Linda-there was her appearance.	Наконец - и это наивесомейший резон, чтобы не знаться с Линдой, - ее внешний вид.
Fat; having lost her youth; with bad teeth, and a blotched complexion, and that figure (Fordl)-you simply couldn't look at her without feeling sick, yes, positively sick.	Жирная, утратившая свою молодость, со скверными зубами, с пятнистым лицом, с безобразной фигурой - при одном взгляде на нее буквально делается дурно.
So the best people were quite determined not to see Linda.	Так что лондонские сливки общества решительно не желали видеть Линду.
And Linda, for her part, had no desire to see them.	Да и Линда со своей стороны нимало не желала их видеть.
The return to civilization was for her the return to soma, was the possibility of lying in bed and taking holiday after holiday, without ever having to come back to a headache or a fit of vomiting, without ever being made to feel as you always felt after peyotl, as though you'd done something so shamefully anti-social that you could never hold up your head again.	Для нее возврат в цивилизацию значил возвращение к соме, означал возможность лежать в постели и предаваться непрерывному сомоотдыху без похмельной рвоты или головной боли, без того чувства, какое бывало всякий раз после пейотля, будто совершила что-то жутко антиобщественное, навек опозорившее.
Soma played none of these unpleasant tricks.	Сома не играет с тобой таких шуток.
The holiday it gave was perfect and, if the morning after was disagreeable, it was so, not intrinsically, but only by comparison with the joys of the holiday.	Она - средство идеальное, а если, проснувшись наутро, испытываешь неприятное ощущение, то неприятное не само по себе, а лишь сравнительно с радостями забытья.
The remedy was to make the holiday continuous.	И поправить положение можно - можно сделать забытье непрерывным.
Greedily she clamoured for ever larger, ever more frequent doses.	Линда жадно требовала все более крупных и частых доз сомы.
Dr. Shaw at first demurred; then let her have what she wanted.	Доктор Шоу вначале возражал; потом махнул рукой.
She took as much as twenty grammes a day.	Она глотала до двадцати граммов ежесуточно.