– Вы правы, – сказал доктор, – нужно было начать с дома. Ведь если она начинается с заграницы, это просто исторический несчастный случай. Она началась там, потому что мы были империалистами и таким образом входили в контакт с людьми, чьи привычки отличны от наших и поэтому казались нам странными. Несчастный случай, я повторяю. Но с некоторой стороны достаточно удачный случай. Ведь благодаря ему мы усвоили множество фактов и ценный метод, который, вероятно, был бы недоступен для нас дома. По двум причинам. Во-первых, трудно оценивать себя беспристрастно, а оценить себя правильно и того сложнее. Во-вторых, Европа – это высокоцивилизованное общество, которое оказывается нашим собственным. Общества дикарей, как оказалось, имеют простое цивилизационное устройство. Нам довольно легко познавать их. И когда мы научились понимать дикарей, мы можем научиться, как мы обнаруживаем, понимать цивилизованных людей. И это еще не все. Дикари обычно враждебны и подозрительны. Антрополог должен уметь справляться с этой враждебностью и подозрительностью. И когда он постигает это, он постигает весь секрет политики.
– Который звучит…
– Если вы обращаетесь с людьми хорошо, они будут также обращаться с вами хорошо.
– Вы оптимист, как я вижу.
– Нет. В конечном итоге им все равно придется обращаться с вами хорошо.
– В конечном итоге, – нетерпеливо сказал Марк, – нас всех поубивают. Все дело в том, кого прикончат быстрее.
– Вам придется пойти на риск.
– Но европейцы – это не дикари из вашей воскресной школы. Это будет колоссальный риск.
– Может быть. Но всегда меньший, чем если вы будете обращаться с людьми как с падалью и вынуждать их на войну. Кроме того, они не хуже, чем дикари. С ними просто плохо обходятся, и им нужен антропологический подход, вот и все.
– И кто же будет применять к ним эту антропологию?
– Ну, наряду с другими я, – ответил доктор Миллер. – Надеюсь, что и вы тоже, Марк Стейтс.
Марк состроил болезненную гримасу и покачал головой.
– Пусть они перережут друг другу глотки. Они сделают это в любом случае, независимо от того, что вы им скажете. Так предоставьте им спокойно вести свои идиотские войны. Кроме того, – он указал на плетеную сетку, которая предохраняла его рану от соприкосновения с нижним бельем, – что я могу сейчас сделать? Посмотрите – вот и все, что от меня осталось. Долго это никак не продлится. Всего несколько лет, а потом… – Он умолк, опустил глаза и нахмурился. – Как там у Рочестера? Да. – Он снова поднял голову и принялся декламировать.
– В грязь втоптанный, – повторил он. – Это просто восхитительно! В грязь втоптанный. И не нужно ждать, пока помрешь. Мы отыщем маленькую, уютную лужу грязи и сольемся с нею. Да? – Он обернулся к Энтони. – Станем грязью среди коровьих лепешек и будем взирать на то, как доктор станет испытывать свои лучшие антропологические методы на генерале Геринге. Будет очень смешно.
– И несмотря на это, – сказал Энтони, – думаю, я пойду с Миллером и буду в числе тех, над кем смеются.
Глава 52
В поисках принимали участие четверо: Энтони, полицейский, старый пастух с седыми усами и величественным профилем викторианского государственного деятеля и светловолосый, румяный паренек семнадцати лет, сын булочника. Мальчика обязали нести кусок парусины для носилок, в то время как пастух и полицейский были вынуждены тащить длинные шесты, используемые как посохи.
Они начали с пространства за усадьбой, шагая в шеренгу – как загонщики, поймал себя на мысли Энтони, – вверх по склону холма. Был великолепный день, без ветра и без единого облачка. Холмы в отдалении казались покрытыми пеленой, тусклые от обилия солнечного света и почти бесцветные. Трава и вереск у них под ногами были пыльными от долгой засухи. Энтони снял свою куртку и затем, немного поразмыслив, еще и шляпу. Внезапный солнечный удар все бы упростил, не было бы нужды давать объяснения и отвечать на вопросы. И без этого он чувствовал себя достаточно плохо из-за рези в кишечнике, но этого вряд ли было достаточно. Как много проблем отпало бы, если бы он действительно был болен! Много раз, пока они медленно продвигались, он прикладывал руку ко лбу, и всякий раз его волосы чувствовали тепло от прикосновения, как от шкурки кошки, сидящей перед камином. Жаль, думал он, что волосы такие жесткие.