О дивный Новый Свет!

Мы долго обсуждали, как нам лучше пройти в Атлантику. Варианта было два – Магелланов пролив, более короткий путь, но узкий и коварный, или мыс Горн, не носивший пока еще этого названия и знаменитый своими штормами. Лоция Магелланова пролива у нас была, так что мы решили пройти именно им, и заодно высадиться на Огненной Земле. Но за сутки до того, как мы подошли к воротам пролива, начался невиданной силы шторм, который делал попытку захода в пролив весьма опасной. Переждать в какой-либо гавани не представлялось возможным по причине отсутствия лоций местного побережья. Именно тогда было принято решение обойти мыс Горн и высадиться на юго-востоке Огненной Земли, если такая возможность представится. Единственным плюсом штормовой погоды оказался тот факт, что я впервые за последнее время не обнаружил никого на моей койке.

Увы, пролив Дрейка – который мы уже переименовали в пролив Святого Николая, покровителя моряков – оказался не менее бурным. И лишь когда мы наконец обошли Огненную Землю, качка уменьшилась, ветер почти стих, и существенно потеплело. Все-таки уже был конец декабря – лето вступало в свои права.

Но к земле Ваня счел возможным подойти лишь у Фольклендских островов – точнее, теперь это архипелаг Кремера, в честь отца Николая. Хорошо, что наш россовский главный священник об этом не знает, а то бы запретил – мы втихаря проголосовали, когда его один раз не было на совете. Когда мы шли к берегу на баркасах, западный ветер опять усилился, пошёл дождь, а температура не превышала градусов десять. Но практически все мы, не сговариваясь, рухнули на сочную зелёную траву и расслабились, не обращая внимания на разношерстных пингвинов, которые громкими криками выражали своё неудовольствие.

Но пролежать мне дали только минут пятнадцать – потом мне пришлось провести очередную церемонию подъема триколора, который мы оставили реять на длинном флагштоке, вбитом в землю посреди какого-то кустарника для дополнительной стабильности – деревьев на архипелаге не было. Осмотревшись, я увидел, что мы выбрали самое лучшее место для высадки – налево берег переходил в невысокие, но практически отвесные скалы, а направо находилась колония морских слонов, которые, если верить энциклопедии, обладали весьма скверным характером. Проверять эти сведения мы, разумеется, не стали, и вместо этого сходили на небольшой холмик в полукилометре от берега. Остров оказался достаточно плоским, но очень красивым – зелёные луга, усеянные белыми, розовыми, желтыми, лиловыми, красными цветами и перемежающиеся с практически чёрной землей, кое-где невысокие кустарники, покрытые ковром желтых соцветий, озёра причудливой формы…

Но делать здесь, по большому счёту, было нечего. Мы вернулись на «Победу» и ушли на северо-запад, в Буэнос-Айрес, понадеявшись справить там Новый Год.

9. Два Парижа

На четвертый день после Фольклендов, мы вошли в широкий залив. Я обратил внимание, что вода стала намного мутнее, чем в открытом море. Затем мы подошли к месту, где вода неожиданно стала совсем коричневой. «Победа» резко замедлила ход, а «Колечицкий» встал на якорь. Перед «Победой» был спущен баркас, который постоянно промерял глубины, а «Победа следовала за ним по довольно сложной траектории.

– Рио де ла Плата, – сказал мне Ваня, когда я спросил, где мы находимся. – Самая широкая река в мире, хотя некоторые именуют ее заливом. Лоции из двадцатого века нам не помогут – река наносит огромное количество ила, и в будущем дно будут постоянно углублять.

Я кивнул. Недавно я перечитал все, что мог найти про эту водную систему, и узнал, что южный её берег принадлежит Испании, а северный – Португалии, которая, впрочем, в данный момент тоже находится под властью испанского короля. В нашей истории, северный берег заселили выходцы с Канарских островов и испанской Галисии, после чего территория перейдет к Испании в восемнадцатом столетии и станет после независимости Уругваем. Но сейчас там одни индейцы, а единственная колония на побережье – Буэнос-Айрес, на южном берегу реки, выше по течению, чуть ниже места, где Рио де ла Плата образуется после слияния рек Паранá и Уругвай. Город, известный как "Париж Южной Америки". Точнее, один из двух, носящих этот пышный титул.

К сему "Парижу" мы подошли двадцать первого декабря. То, что мы узрели, было даже меньше Кальяо или Санта-Лусии – виднелась россыпь одноэтажных домов, несколько зданий чуть побольше, и ровно одна церковь. Поселение омывала маленькая речушка, с другой стороны которой простирались достаточно обширные поля, а откуда-то издалека время от времени доносилось мычание.

Мы решили не испытывать судьбу и не приближаться слишком близко к берегу. Вместо этого, мы пошли к мосткам на баркасе. Никто нас не встречал, но мы рассудили, что это не обязательно дурное предзнаменование – встречающий мог оказаться как де Вальдивией, так и де Молиной.