О дружбе. Эволюция, биология и суперсила главных в жизни связей

Даже в самые ранние годы темперамент помогает определить, как мы общаемся. Специалист по психологии развития Джером Каган обнаружил, что 10–20 % детей вступают в жизнь «скованными» («подавленными», «зажатыми»). Они испытывают явный дискомфорт при столкновении с чем-то новым, сучат ножками и сразу начинают плакать. Становясь старше, эти дети делаются более застенчивыми, проявляют склонность к интроверсии, хотя некоторые, так сказать, перерастают свою социальную тревожность. (Каган всегда подчеркивал, что представители этой когорты, которые были «избыточно реактивными» в младенчестве, могут в дальнейшем стать не слишком общительными, но часто они более внимательны к друзьям, из них получаются добросовестные ученые, вдумчивые писатели и так далее.) На другом конце спектра около 30–40 % детей, вступающих в жизнь «незажатыми». Они общительны и коммуникабельны с самого начала, смелы, живо интересуются новыми людьми и вещами. Эти дети вырастают, становясь общительными подростками и взрослыми[169]. Если вы не сочтете за труд проделать несложные вычисления, то убедитесь, что приблизительно половина из нас находятся на этой шкале где-то посередине. Детей можно оценивать (как и взрослых) по пяти личностным факторам – открытости опыту, честности, экстраверсии, склонности к согласию и склонности к невротическим состояниям. Однако выраженность соответствующих черт нарастает до тридцати лет, а затем они наконец стабилизируются, застывают.

Нельзя отрицать, что пол играет важную роль в выборе друзей. Начиная с дошкольного возраста мальчики тяготеют к мальчикам, а девочки – к девочкам. Действительно, дружеские отношения с ровесниками противоположного пола «стремительно разрушаются по достижении семилетнего возраста»[170]. Вероятно, именно эти факторы сблизили Джейка и Кристиана. Они оба были мальчиками, которым нравились одинаковые вещи – играть в лего и коллекционировать карточки с покемонами. В отличие от Мэттью, Джейк и Кристиан в раннем детстве были очень застенчивыми, но не друг с другом. Вместе им было комфортно, и они чувствовали себя очень уверенно. Объявив себя лучшими друзьями в четырехлетнем возрасте, они повели себя как три четверти дошкольников, которые утверждают, что у них есть близкий друг.

Неслучайно маленькие дети, когда их просят что-то сказать о дружбе, думают прежде всего об игре. Дети заняты игрой бóльшую часть своего времени. При этом в интересах развития они и должны бóльшую часть своего времени посвящать игре. «Игра – это глубинный биологический процесс, – писал психиатр Стюарт Браун, который бóльшую часть своей профессиональной жизни посвятил попыткам убедить мир всерьез отнестись к игре. – Игра появилась много миллионов лет назад у многих животных; именно склонность к игре и умение играть повышали шансы на выживание. Игра формирует мозг, делает животное умнее и приспособленнее. У высших животных игра способствует возникновению эмпатии и делает возможным создание сложно устроенных социальных групп. Для нас игра составляет основу и фундамент творчества и созидания»[171].

И не только для нас. Собаки возят тележки и носят мячики. Кошки возятся и охотятся друг за другом. Детеныши шимпанзе борются и щекочут друг друга. Оленята устраивают шуточные скачки. Играют даже крысы. Нейрофизиолог Яак Панксепп с помощью детектора для обнаружения летучих мышей начал регистрировать ультразвуковые «восклицания» крыс, которые он обозначил как смех, а затем научился искусственно вызывать этот смех, щекоча своих крыс. «Поглядите! Это было похоже на игровую площадку», – писал он[172]. Эдвард Уилсон убежден, что муравьи в своих муравейниках играют в войну. В книге «Игра» Браун описывает, как наблюдал в лесной глуши игру двух молодых бурых медведей[173].

«Медведи заходили на речные перекаты, плескались в чистых отмелях, делали круги и пируэты, а потом встали на задние лапы и оперлись друг на друга в объятии танца. Порой они делали паузу, смотрели на воду, а потом, словно по мановению дирижера, снова напирали друг на друга – носом к носу, головой к голове, телом к телу, лапой к лапе, являя собой живой пример медвежьей игры. Как будто они вдохнули неземной дымки, полной радости, и эта радость ударила им в голову»[174].

Эти два медведя жили на Аляске, где Браун наблюдал за работой психолога Боба Фейгена, одного из первых ученых, понявших ценность изучения игр животных. Фейген обнаружил, что медведи, игравшие больше других, жили дольше всех. «Я уверен, что игра учит молодых животных верным суждениям об окружающем мире, – говорил Фейген Брауну. – Например, борьба может научить медведя, когда он может доверять другому медведю, а когда – если дело принимает серьезный оборот – надо всерьез защищаться или бежать. Игра – это имитация, репетиция настоящего вызова, подготовка к превратностям жизни, репетиция в условиях, когда речь не идет о жизни и смерти»[175].