О, этот вьюноша летучий!

Ночной аптекарь Игнатиус Парамошкин смешивал свои тинктуры, развешивал порошки на целлулоидовых чашечках, меланхолично смотрел на призрачную панораму Мойки и напевал:

В Петербурге, мои государи,
Основная инфекция – сплин.
Но от сплина, мои государи,
Помогает мой аспирин.
Белой ночью, мои джентльмены,
Мир не сдвинулся ни на вершок.
Почему же, мои джентльмены,
Не берете вы порошок?
Почему, господа монсиньоры,
Вы забыли спасительный сон?
Почему, господа монсиньоры,
Вас в аптеку влечет телефон?

Едва лишь студент повесил трубку и выскочил из аптеки, как тут же внутрь с неменьшей прытью ворвался французский моряк.

– Есть у вас телефон, месье?

Игнатиус Парамошкин меланхолически показал на красивый аппарат карельской березы. Француз схватил трубку и спросил на присущем ему языке, как позвонить мадмуазель Катя́.

– Куда катя? – уныло, но вежливо осведомляется аптекарь.

Не выпуская телефонной трубки и отчаянно жестикулируя, Филип пытается объяснить свои намерения.

– Уотс зи мэта уиз хим? – слышит он вдруг рядом холодный голос.

За его спиной стоят два молодых господина в черкесках и косматых папахах. Они говорят на изысканном английском языке.

– Уил ю гив аз зи рисива, сэр? – еще более холодным тоном спрашивают они Филипа.

– Проклятые англичане, и здесь они! – раздосадованный восклицает Филип. – Да еще в дурацком маскараде. Убирайтесь!

– Вандерфул-ваня-вздул, – говорит один англичанин другому.

– Ап-ин-эсс-хап-и-в-лес, – говорит другой.

В левых руках у них появляются маузеры.

– Дуэль? Чудесно! – радостно восклицает Филип и выхватывает револьвер.

– Опять, – вздыхает аптекарь Парамошкин и закрывается газетой «Биржевые Ведомости».

Бац-бац-бац! Несколько пуль разбивают несколько бутылей с черепом и скрещенными костями.

– Цианистый калий – раз! Синильная кислота – два! – подсчитывает аптекарь. – Пока на 18 рублей 70 копеек, господа.

Гремят выстрелы. Филип как будто в своей стихии: как видно, он обожает дуэли, быть может, даже и о Кате он в этот момент забыл.

– Разрешите представиться, господа, – говорит он в бою. – Филип Деланкур, капитан французского флота.

– Граф Оладушкин. Князь Рзарой-ага, – представляются его противники. – Офицеры конвоя Его Величества.

– Вы не англичане? – удивляется Филип, продолжая стрелять.

– Наши папаши убили друг друга на дуэли, а мы воспитывались в Англии.

– Значит, вы местные жители?

– Да.

– Вы должны мне помочь, господа, – Филип прячет свой револьвер в кобуру.

– С удовольствием, капитан.

– Я ищу прекрасную даму по имени Катя. Фамилию забыл. Она была у губернатора с довольно противным генералом, и они уехали вместе на «паккарде».

– Да это же Катя Орловцева! – восклицают «англичане». – Мы проводим вас к ее дому.

Игнатиус Парамошкин приблизился к офицерам с тремя мензурками на подносе.

– Бром, господа! Все вместе 19 рублей. Благодарю. Заходите еще.

Боцман Формидабль с большим, как веник, букетом цветов топтался возле цирка.

Наконец-то появилась величественная Агриппина в строжайшем черном платье с рюшами, в шляпе, в перчатках и с зонтом. Ее сопровождал маленький сухонький господин в серой тройке.

Формидабль разлетелся.

– Позвольте представиться, божественная Агриппина! Жанпьер Формидабль, моряк.

Она лишь повернула имперское лицо, но сухонький господинчик шустро подскочил.

– Джеймс Дэйнджеркокс, спиритуалист!

– Опять англичане?! – взревел Формидабль и тут же получил короткий резкий панч по печени. Спиритуалист был, оказывается, еще и боксером.

…Очнулся Формидабль в окружении цирковых цыган и медведей. Он уже не понимал, кто – медведи или цыгане вливали ему в рот водку – и кто пел песню:

– Агриппина, Агриппина, я тебя, увы, не в силах позабыть…

– Вот она – душа народа… – бормотал боцман. – Истинная Россия…

Этой белой ночи нет конца. Все то же мерцающее перламутровое свечение было разлито в небе, когда капитан Деланкур соскочил с коляски перед особняком Орловцевых.

Он благодарно махнул рукой своим недавним противникам, и те напутствовали его «гуд лак, Филип, валяй, давай». Потом он остался один.

Он стоит перед темным спящим домом. Огромные окна зеркального стекла. Резная дубовая дверь. Кариатиды по фасаду. Тишина. На звонок никто не отвечает. Смело толкнув дверь, Филип проникает внутрь.

Когда-то, должно быть, царило здесь богатство и процветание. В обширном холле висят картины, стоят скульптуры. Увы, не требуется особой наблюдательности, чтобы заметить нынешний упадок и прозябание. Отставшие разлохмаченные обои. Паутина в углах. Запыленные зеркала. Две-три скульптуры заколочены в доски, и на них висят таблички «продано господину Велосипедову». Электричество не включается.

– Экскьюзе муа! Мадмуазель Катя! – подает голос Филип.

В ответ долетает лишь слабое эхо.