О, этот вьюноша летучий!

Вальс. Медный оркестр усачей. Катя и Филип скользят по паркету.

– Мадмуазель Орловцева… Катя… – повторяет капитан, как бы запоминая трудные звукосочетания.

В это время боцман Жанпьер Формидабль, привлекая всеобщее внимание, гуляет по луна-парку на Елагином острове. Он одержим мечтой – найти свой идеал, могучую русскую «ле баба», но, увы, все дамочки здесь в луна-парке вроде француженок – «спички с ножками».

И вдруг возле цирка-шапито Формидабль носом к носу сталкивается со своей мечтой. На огромной афише изображена титаническая женщина, разрывающая цепи. Надпись гласит: «Женщина-феномен госпожа Агриппина! Слабонервные не приглашаются!»

Формидабль, как вкопанный, останавливается у афиши, шепчет «черти с жабрами, это она» и бросается к кассе, рассекая толпу, словно дредноут.

Белая ночь. Разъезд карет от генерал-губернаторского дворца.

– Автомобиль его сиятельства графа Опоясова к подъезду! – зычно кричит офицер стражи.

Огромный открытый «паккард» подкатывает к сияющей лестнице. За рулем серьезный мужчина в коже – шофер Пушечный.

Граф Опоясов быстро и сердито уводит Катю, что-то ей на ходу выговаривая.

Филип, а вслед за ним Роже сбегают с лестницы, но видят лишь облако дыма из выхлопной трубы «паккарда».

Два светских хлыща, поблескивая моноклями, обменялись впечатленьями.

ПЕРВЫЙ: Катюша скушала француза…

ВТОРОЙ: Во имя нашего союза…

Филип идет через площадь, зачарованным взглядом смотрит на контуры соборов, памятников и шпилей, четко вырисовывающихся на фоне светлого перламутрового неба.

В странном городе на бочку
Мой корабль встал.
Странный бал под странной ночью,
Странный карнавал.
Вальс кружит, слепит пыльцой
Из полярной сказки…
Вижу лишь одно лицо,
Остальное – маски.

Шагах в двадцати за Филипом тащится Роже, хлюпает носом, ревниво бормочет:

– …а ведь сам говорил – никаких женщин, никакой романтики!

Все ожидания Формидабля оправдались. Циркачка Агриппина оказалась вне всяких сравнений: гигантская красавица в серебристой короткой тунике с величественным надменным лицом, обнаженными мускулистыми руками рвала цепи и жонглировала чугунными шарами.

Формидабль гулко аплодировал, прижимал руки к сердцу, вздыхал на весь цирк и, кажется, был замечен, удостоен надменного взгляда.

Наконец шпрехшталмейстер поднял руки в белых перчатках.

– Дамы и господа! Внимание! Апофеоз!

Агриппина вышла, держа над головой огромный помост, на котором кривлялись и делали комплименты публике шестеро молодчиков в лиловых трико и цилиндрах.

– Шестерых мужчин одним махом! О моя любовь! О ле баба! – прошептал Жанпьер. У него закружилась голова.

Автомобиль графа Опоясова остановился на пустынном проспекте. Все дома здесь были погружены в сон, лишь один почему-то ярко сверкал всеми этажами.

– Благодарю, ваше сиятельство. Это был действительно чудесный вечер.

Катя соскочила с подножки, но граф задержал ее за руку.

– Катя, прошу тебя, не ходи туда!

– Простите, ваше сиятельство, но я должна там быть.

– Катя, почему ты не принимаешь моего предложения?

– Потому что я не люблю вас, Петр Степанович.

– Ах, Катя, какой вздор! XX век идет, а ты о любви. Я мечтаю о тебе, а ты нуждаешься в защите, в деньгах, в титуле…

– Я должна идти.

– Екатерина Орловцева зарабатывает деньги таким унизительным образом. Что сказал бы твой отец?

Катя сердито вырвала руку.

– Об этом уж позвольте мне судить!

Она побежала к ярко освещенному дому и скрылась в подъезде.

Граф сердито смотрел ей вслед, потом буркнул шоферу:

– Пошел, дурак! Чего стоишь?

Шофер повернулся скрипучей кожей.

– Я вам не дурак, а механик.

«Паккард» покатил по проспекту. Шофер обиженно задирал подбородок.

– О XX веке говорите, а сами без понятия.

– Молчи, дурак! – раздраженно крикнул граф.

– Дурак у нас кое-кто другой, – сказал шофер.

– Кто же? – крикнул граф.

– Ваше сиятельство.

– Да как ты смеешь, дурак?

– От дурака слышу.

– Ах ты дурак!

– Сами вы дурак!

– Дурак!

– Дурак!

Так они катили по пустынному Санкт-Петербургу, перебрасываясь «дураком», пока наконец граф не сдался.

– Ну довольно вам, господин Пушечный. Беру свои слова обратно.

– То-то, ваше сиятельство, – удовлетворенно подбоченился шофер. – Механика требует уважения. XX век!

Продолжается белая ночь, и в ней призрачно висят горбатые мостики Мойки с застывшими фигурами бродяг, поэтов, легкомысленных девиц. Ночь, улица, канал, аптека…

По узкой набережной медленно шли два французских офицера.

– Старина Роже, ты должен отправиться на корабль, – сказал Филип.

– А ты, Филип?

– А я… – Филип улыбнулся. – А я буду искать ее. Катю!

– Мой капитан, это несерьезно! – вскричал Роже. – В незнакомом городе! Без языка!

– Это очень серьезно, дружище, – сурово проговорил Филип. – Это уже вопрос престижа!

Он засмеялся, хлопнул лейтенанта по плечу и побежал мимо фонарей, через канал, к аптеке, за стеклами которой светился огонек и маячила фигура бодрствовавшего фармацевта.

Дрожа от восхищения и зависти, Роже смотрел ему вслед.