О, этот вьюноша летучий!

– А теперь бежим и выпьем где-нибудь шампанского!

Он увлекает ее за собой, они бегут и исчезают за деревьями.

Из всех мужчин один лишь господин Велосипедов разлетелся к чайному столику. Владислав решительно прохромал в глубь дома. Граф Опоясов сел на скамью и стал быстро и хмуро писать какое-то письмо. Роже Клаксон по привычке подражая кумиру, понесся было большими шагами меж дерев, но зацепился за куст, упал и заиграл печально-дурацкую мелодию на флейте. Формидабль поцеловал фото Агриппины и удалился, таща контрабас. Пушечный вынул гребенку и стал тщательно причесывать шевелюру и усы.

Граф Опоясов запечатывает конверт и обращается к своему шоферу:

– Фаддей! Отправляйся к полицеймейстеру и передай ему это письмо.

Пушечный, словно не слышит, продолжает причесывать волосы и усы. Граф с досадой морщится.

– Господин Пушечный, вы слышали, что я вам сказал?

Шофер, не отвечая, важно вынимает черепаховый портсигар.

– Я тебя уволю, болван!

Подняв искажаемое нервным тиком лицо, граф зашагал прочь к веранде.

– Сами вы болван, ваше сиятельство! – наконец высказался Пушечный.

Граф поднялся на веранду, где господин Велосипедов в одиночестве наслаждался чаепитием.

– Прошу прощения, месье миллионер, – ядовито сказал граф, – но вам сейчас придется отправиться с этим письмом к петербургскому полицеймейстеру.

Г. Велосипедов затрепетал.

Из дома вышел Владислав с пилой в руках.

– Господин Велосипедов! – крикнул он. – Вы, конечно, не возражаете, если я отпилю от вашей пальмы кусок на новый пропеллер?

– Сделайте одолжение! – радостно вскричал миллионер.

– Давай, Славик, пособлю, – пробасил Пушечный.

– А, – открыл рот граф Опоясов.

– Бэ, – погрозил ему пальцем Владислав.

Молчание.

Популярное в те годы развлечение скейтинг-ринг, катание на роликовых коньках. Среди десятков пар под веселую музыку кэк-уок скользят, взявшись за руки, Катя и Филип. Влюбленно смотрят друг на друга и привлекают, конечно, всеобщее внимание. Моряк все норовит поцеловать Катю, но она довольно ловко и мило выворачивается.

– Вы приедете ко мне в Париж?

– Разве в Париже есть море?

– Корабли стоят в Гавре, но мой дом в Париже. Я парижанин.

– Браво!

Катя привезла Филипа к новому памятнику на Петроградской стороне: крест, сделанный из судовой брони, и два моряка, открывающие кингстон.

– Это памятник миноносцу «Стерегущий», – объяснила она. – Моряки потопили свое судно, чтобы оно не досталось врагу.

Филип молча и строго снимает фуражку.

Вечером по маломодному уже проспекту они ехали вдвоем на медленно цокающем копытами извозчике. Ну, конечно, как и полагается, Филип держал в своей руке Катину ручку.

…Спасибо вам за этот день…
…Так странно…
…Взгляните, как цветет каштан…
…Буранно…
…Какая в парке свирестень…
…Спасибо вам за этот день…
…Бушует свечками каштан…
…Спокойной ночи, капитан…
…Так странно…

Навстречу процокал копытами отряд косматых азиатских кавалеристов. Недавние знакомые Филипа граф Оладушкин и князь Рзарой-ага поклонились ему с седел.

– Конгрэтьюлэйнз!

– Сэнкс, фрэндз, – поклонился и им Филип и обратился к Кате: – Почему вы мне плохо желаете?

– ?

– Спокойной ночи в Петербурге?

– Ну что ж, желаю вам бурной ночи в Петербурге, – засмеялась Катя. – Но я должна с вами проститься здесь.

Знакомый уже зрителю большой дом с ярко освещенными окнами выплывал из-за угла.

– Я не отпущу вас сегодня, Катя!

– Вы должны… Я прошу вас! Встретимся завтра!

– Позвольте мне проводить вас!

– О нет, ни в коем случае! Оревуар!

Она вырвала руку, торопливо улыбнулась Филипу, быстро взглянула на часики, соскочила с пролетки и через секунду скрылась за тяжелой дверью ярко освещенного дома.

Филип тоже посмотрел на свои часы.

– Что ж, до встречи у сфинксов осталось не так уж много, – пробормотал он, – а потому… – он протянул монету извозчику и спрыгнул на мостовую.

…

В огромном зале, куда быстрыми шагами вошел Филип, не меньше сотни барышень сидели за длинными столами и втыкали длинные медные штырьки в розетки. Телефонная станция Санкт-Петербурга.

Катя увидела Филипа и встала ему навстречу. Она была бледна.

– Так вот вы где проводите свои бурные ночи, – сказал он, счастливо смеясь.

– Я работаю здесь ночной телефонисткой, – пробормотала «светская куртизанка». – Здесь все-таки неплохо платят…

Он протянул ей руки.

Все девицы забормотали в трубки «занято, занято, занято», все приподнялись, и все с умиленными улыбками наблюдали прекраснейший в лучших традициях поцелуй Кати Орловцевой и ее чудесного морского «принца».

Как обычно, бурный взрыв восторга, аплодисментов сопровождает коронный номер необыкновенной женщины Агриппины – поднятие над головой платформы с шестью обыкновенными мужчинами.

Затем происходит необычное. На трибунах во весь свой внушительный рост вырастает боцман Формидабль, пылающий любовью. Он поет жутким басом, аккомпанируя себе на контрабасе: