О, этот вьюноша летучий!

– Из-за острова, да Кельострова
На осиновой лодочке… —

ревет кучер.

Вавилон, оценив его состояние, сталкивает кучера с облучка в канаву, спрыгивает сам, стаскивает с бесчувственного тела епанчу да шапку, переодевается и тихонько свистит.

На свист этот появляется смиренная монахиня. Она подходит к карете и одобрительно хлопает Вавилона по заду увесистой рукой.

– Эх! – Вавилон прыгает на облучок, берет вожжи. – На печи меня горячей не удержите силком! Отправляюсь за удачей, эх, за птичьим молоком!

…Поднимая тучи пыли, грохочет карета по Москве.

– Пади! Пади! – несется с облучка страшный голос.

…А Аннушка-лебедушка вместе с «мамушкой» уже стоит на крыльце в ожидании.

Подкатывает карета, из нее выходит монахиня, осеняет девушку крестом, дает ей руку для целования.

Слуги вытаскивают сундук с девичьим добром. Аннушка, Ненила и монахиня погружаются. Карета трогается.

Едва отъехала карета, как монахиня набросилась на девицу с жадными поцелуями.

Ненилушка скромно отвернулась и вдруг завопила от ужаса.

В углу что-то гадко шевелилось.

– Стой, Вавилон! – гаркнула басом монахиня, распахнула дверь кареты и вытащила на свет божий самого обыкновенного черта.

– Геть! Геть отсюда!

После удара бичом черт улепетнул за угол, а Фрол влез в карету и успокоил икающих женщин.

– Пустяшный чертик, гниль болотная.

Сам он озадаченно почесал кнутовищем бороду – это что же за наваждение? Что ни день, то черти. Вроде не пью…

…Онтий, ухмыляясь, глядел из-за забора вслед карете.

Царь неподвижно сидел на троне в византийском величии. Недвижно стояли вдоль стен словно аглицкие восковые куклы приближенные бояре и среди них зловредный боярин Кукинмикин.

Вдруг царь насторожился, скосил глаз, приподнялся да как сиганет через всю палату к окну.

– Стрекоза! – ликующим голосом воскликнул царь, поднимая над головой трепещущее существо. – Стрекоза осмелилась! Князь Нардин, где ты есть?

Бояре пугливо стали переглядываться – князь отсутствовал. Кукинмикин зловредным шепотом пустил сплетню:

– Нащокинская дочка с цыганином убежала. Ох, отклеится сегодня борода у Нардинки.

Вдруг уханье, оханье, топот послышались во дворце, словно старый битюг бежит. Секунду спустя первый стольник уже лежал в ногах государя.

– Горе, горе у меня, августейший государь! Ратуйте, люди добрые!

Царь капризно притопнул ножкой.

– Стрекоза осмелилась! Чему подлежит?

Стольник кряхтя поднялся, распушил свою огромную бороду, шепнул на высочайшее ухо:

– Четвертованию подлежит, царь-батюшка.

Царь, хмурясь от удовольствия, исполнил наказание и тогда уж мирно спросил:

– Ну, какое у тебя горе?

– Дочь мою обманом из дому уволок дворянский сын Фрол Скобеев!

Сказав это, стольник в полубесчувствии снова повалился к ногам государя, среди бояр началось великое сумление (дочерьми никто не был обижен), а царь сел на трон и крикнул:

– Призвать всех воинских начальников!

Палата наполнилась звоном: вошли воинские начальники, среди них Томила Ловчиков и граф Шпиц-Бернар в кирасе и фетровой шляпе. Царь сидел в грозной задумчивости, а рыцари переговаривались. Вскоре все уже знали о беде.

– Кто таков сей Фрол Скобеев? – вопросил царь. Томила пошатывался. Если б не отцовский могучий меч, упал бы, пожалуй. Заглянул в «дальновидец» и увидел как наяву: милуется его суженая с рыжим молодчиком.

– Судейская ябеда да плут, да лихой человек, – слабым голосом ответствовал царю Нардин-Нащокин.

– Поймать и на дыбу! – приказал царь.

– Дозволь, государь, я сам вора освежую! – вскричал вдруг, потрясая мечом, Томила. – Я сам освобожу невесту свою ненаглядную!

– Тебе, Томила, уж нельзя позорить свое геройское семя, – сказал царь и задумался. – Бернар, подь сюды! Ты, Бернар, девичий позор покроешь и будешь русская вельможа. Согласен?

Граф весело тряхнул кудрями и выкрутил крашеный ус.

– Бон плезир, государь, унд вундебар!

Между тем Фрол и Аннушка милуются на тайной фатере. Мамка с Вавилоном пьют в сенях чай да только покряхтывают от любовных звуков. Кричат петухи, галки да вороны. Бегут по небу барашки. Фрол приподнялся на локте и призвал Вавилона.

– Поди, Вавилон, к стольнику да проси икону для благословения. Скажи, дщерь его тяжко больна и без иконы не поправится.

– Окстись, Фрол! – взревел Вавилон. – Ноздри мне вырвут, на княжьем дворе… Не пойду!

– Иди! – дико крикнул Фрол и потянулся за саблей.

– А вдруг пытки не сдюжу да окажу твою фатеру, Фрол Иваныч, – тихо сказал Вавилон и отправился по тяжкому заданию, провожаемый глазами любовников.

…

Вечереет, розовеет, зеленеет небо над белокаменной. Ржут где-то кони, брешут собаки, ревут ручные медведи. Мамка кряхтит в сенях, плачет, пьет бесконечный чай. Фрол милуется с украденной боярышней.

– Лебедушка моя… касатушка… лисонька краснохвостая…

– Сокол мой ясный… разбойничек… волчик лесной…

Вдруг близкий стук копыт послышался в переулке. Бросились к окну и увидели ужасное.

На большом коне по переулку скакал царский глашатай, а за конем волочился в пыли связанный Вавилон.

Вот глашатай остановил коня, затрубил в золотую дудку, гулким голосом прочитал цареву грамоту.