О гномах и сиротке Марысе

Но теперь-то, когда никого нет, неужели она не посидит хоть минутку на своем пригорке?

Она раздвинула кусты. Что это?

На земле мертвый хомяк лежит, а неподалеку – мертвая лиса. У обоих бока изодраны, глубокие раны уже почернели.

Марыся ахнула и руками всплеснула.

Лисицу ей было не жалко, она ее боялась.

Но хомяк! Неужели это ее хомячок?

Раздвигая густой бурьян, Марыся побежала к его норке. На стеблях висели клочья шерсти – желтоватой и рыжей; на листьях, как кораллы, капли запекшейся крови. Вход в нору разрыт когтями. Марыся остановилась, пораженная.

– Бедный хомяк! – сказала она.

И правда бедный. Злодейка Сладкоежка привела угрозу в исполнение и весь свой гнев за гусей выместила на слабом зверьке. Но хомяк и сам был виноват. Зачем так равнодушно смотрел, как лиса подкрадывается к стаду? Почему не предупредил пастушку или хоть Рыжика? Сделай он это, и беды бы не было, пришлось бы лисе убраться отсюда подальше. А теперь вот мертвый лежишь, несчастный хомяк! Подумал бы о других – и себя бы спас!

Огляделась Марыся – в двух шагах от норки трава примята. Здесь притаилась Сладкоежка и отсюда бросилась на хомяка… Да, видно, стебли зашелестели, и хомяк, заметив лису, успел юркнуть в нору. Закипел бой не на жизнь, а на смерть. Хомяк нанес лисе тяжелые, смертельные раны, но та задушила его и уволокла в кусты. Хотела и дальше утащить, к себе в нору, да не успела – сама испустила дух. Бедный хомяк! Одно утешение оставалось у него: сознание, что в смертельной схватке со свирепым врагом он вел себя как герой. И в самом деле, без колебаний броситься на такое чудовище – на это не всякий решится! Он погиб, но погиб и враг, который был куда больше и сильнее его.

За свое равнодушие к другим маленький хомяк поплатился жизнью.

Но его смелость всю округу избавила от жестокого, коварного злодея. При виде истерзанного тельца мертвого хомяка, его погасших, а недавно таких живых глазок, неподвижно торчащих воинственных усиков, которыми он всегда шевелил так забавно, сердце у Марыси сжалось, и по бледному личику покатились серебристые слезы.

Плача, присела она возле хомяка на корточки и ласково заговорила, словно мертвый зверек мог ее услышать:

– Не бойся, не бойся, бедненький! Не оставлю тебя с этой разбойницей. С собою возьму. Под высоким дубом вырою тебе глубокую могилку. Листочками ее выстелю и тебя прикрою листочками. Будет тебе хорошо, покойно… Хоть один из прежних друзей будет рядом… Ни за что тебя здесь не оставлю… Она наломала зеленых еловых веток, прикрыла зверька и, положив его вместе с пахучей хвоей в передник, заторопилась домой. Взгляни она на растущие в сторонке лопухи, ей сразу бросилось бы в глаза, что большие округлые листья шевелятся, хотя воздух тих – ни ветерка, а под ними мелькает что-то красное, будто огонек. Едва она свернула на тропинку к дому, лопухи раздвинулись, и показался хорошо знакомый нам гномик Петрушка. Озираясь по сторонам, он спросил шепотом кого-то:

– Взяла?

В ответ из бурьяна, скрывавшего норку хомяка, послышался тихий голос:

– Взяла!

И из травы, приложив палец к губам, осторожно вылез Хвощ. Но веселый Петрушка, не выдержав, закричал, приплясывая от радости:

– Ну и ловко же мы это обделали! Ну и ловко!

– Тише ты, сумасшедший! – зашипел Хвощ, хватая его за руку. – Орешь, будто ты один здесь! Услышит еще…

– Да что ты… Кузнечики вечером так наяривают, что больше ничего не слышно. Ну, а разве не ловко мы все это подстроили? – Тут и ловкость не нужна. Она сама, без подсказки, всех жалеет. Такая добрая…

– Это верно! Золото, а не девочка! С другой бы еще повозиться пришлось!

– Но только ты так громко подсказывал про дуб да про могилку, что я даже испугался: вдруг обернется и увидит тебя в лопухах? – Уж я такой! Не люблю канитель тянуть! Или пан, или пропал! Вот видишь – она ничего не заметила.

– Зато у меня совсем ноги затекли, – сказал Хвощ. – Ведь спозаранку сижу здесь и веточкой муравьев от хомяка отгоняю, чтобы Марыся не побоялась его взять.

– А я и вовсе чуть ноги не переломал, когда удирал от Марыси, чтоб ее сюда заманить. Она, наверное, подумала, что это ты: я даже колпак надел и трубку у Василька одолжил, чтобы на тебя быть похожим. А как влетел в лопухи – думал, заору. Оказывается, там крапива! Представляешь? Если бы не король, ни за что бы не усидел! Полно крапивы! Но что поделаешь, раз ему обязательно нужно, чтобы Марыся зерно нашла и этим Петра отблагодарила. Ну, пошли за ней… Только тише…

– Знаешь, Петрушка, ты бы разулся – у тебя сапоги скрипят!… – Разуться? Еще не хватало! Шлепай сам босиком, тебе небось не впервой – привык, когда у бабы подкидышем жил. Но чтобы я, слуга и приближенный его величества, босиком ходил?!

– Не хочешь – как хочешь! Пошли! Только не скрипи!

– А на что мне скрипеть!…

И молча, взявшись за руки, они крадучись пошли за девочкой. Петрушка приседал на цыпочках в высоких красных сапогах, и в самом деле скрипевших, как немазаная телега, а Хвощ шаркал огромными туфлями, которые поминутно сваливались у него с ног.

V