КАДРИ. Это правда. Вот этот человек, который только что так героически защищал дверь, хочет, чтобы его жена была одновременно нянькой, психиатром, сестрой и матерью.
МАРТ (весело). Может, иногда и женой?
КАДРИ (наслаждаясь беспомощностью Ильмара). Крайне редко. Ведь нельзя одновременно служить двум богам.
ИЛЬМАР (Кадри). А кто тебя заставляет жить со мной? Что же ты не уходишь, если не нравится?
КАДРИ. Ты не пускаешь, любовь моя.
ИЛЬМАР (пьет). Не пойму, отчего это бабы так привязываются к тем, кто был у них первым… (Он положил ключ на край стола, Кадри пытается его схватить, но Ильмар опережает.) Ведь ты, женушка, у меня биолог — может, объяснишь, а?.. Да, первый самец действует на женщин так сильно, что они не могут его бросить, по крайней мере такие, как она. Пьянствуй, вытворяй, что угодно. (Почти с садизмом.) Это была упоительная ночь… под ее худой попкой была стиральная доска. Звезды сияли в окне прачечной, а испорченный кран журчал как ручеек где-то далеко-далеко… Да и сама Кадрике хлюпала и всхлипывала, как этот кран. О, это была упоительная ночь, любовь моя!
КАДРИ. Подонок!
ИЛЬМАР. Разве это было не так?
КАДРИ (собирается с силами для контрудара). До сих пор я еще от тебя не ушла. До сих пор от тебя была какая-то польза.
ИЛЬМАР (смеется). Хо-то! Ты слышишь, Март? От меня была польза. Интересно, какая именно. (Пьет прямо из горлышка.)
КАДРИ (нашла идею для атаки, пытается сохранять спокойствие, больше для Марта). Какая отвратительная привычка — пить из горлышка; только водку портишь. (Разглядывает бутылку на свет.) Ведь я была девчонка из общежития, родители давно умерли. До чего же была противна эта жизнь в общежитии. Побитые плафоны, ржавые койки и запах подгорелого маргарина… Противнее всего были умывалки. Под ногами хлюпает. Раковины рыжего цвета, нужники текут и вечно засорены. Как-то я поскользнулась в темной умывалке и упала, стукнувшись головой о батарею. Я сидела в темноте и ревела… Вот тогда я и решила, что возьму себе в мужья этого пай-мальчика. Хотя бы для того, чтобы вырваться оттуда… И, как видишь, вырвалась!
ИЛЬМАР. И теперь ты довольна своей жизнью? (Он пытается иронизировать, но импровизация Кадри оскорбила его до глубины души, он поверил ее словам.) Довольна?
КАДРИ (развязно). А чем мне тут плохо? Сегодня выставила твою аристократическую мамашу. Скоро тебя отправлю лечиться от алкоголизма, а квартира достанется мне… Что касается того, первый ты у меня или не первый, об этом потолкуем в другой раз… А теперь я советую тебе идти бай-бай. А мы с Мартом, «светозаром-теплозаром», прикончим эту бутылочку.
ИЛЬМАР. Говоришь, отправишь меня на лечение?.. Ты этого никогда не сделаешь!..
КАДРИ. Почему же?
ИЛЬМАР. Не скажу.
КАДРИ. Скажи, радость моя!
ИЛЬМАР. Не хочу тебя огорчать, дорогуша.
КАДРИ (смеется). Ты не хочешь меня огорчать? Что с тобой стряслось? Может, ты сам огорчен, мой бедный бывший возлюбленный?
ИЛЬМАР.Такие женщины, как ты, никогда не оставляют своих мужей, если уж однажды заполучили.
КАДРИ. Какие — такие?
ИЛЬМАР (выпаливает). Некрасивые! (Победоносно расхаживает по комнате, заложив руки за спину.) Может, я выразился не совсем точно. Некрасивые и несексапильные женщины. Ты не привлекаешь мужчин. Понятно? Ты просто уличный мальчишка в обличье женщины. Даже прыщавые юнцы на тебя не позарятся. Вот поэтому такие женщины никогда не оставляют своих мужей, если уж они чудом попали под венец. Даже горьких пьяниц.
МАРТ (оторопел). Ильмар! Ты бы хоть подумал прежде, чем языком трепать.
Кадри сломлена, судорожно глотает слезы, встает и подходит к окну, смотрит в ночь. За окном огромный, заслоняющий горизонт террикон освещен огнями.
МАРТ. Наверно, мне и вправду лучше уйти…
КАДРИ. Не надо! (После длинной паузы, глухо.) Сегодня… ты, Ильмар, многое расставил по своим местам. Себя и меня тоже…
ИЛЬМАР. Расставил? Вот и хорошо.
МАРТ. Ты, Ильмар… брось. Все-таки жена… И вообще женщинам такое не говорят.
ИЛЬМАР (окончательно захмелел). Прекрасно!.. А теперь я сам пойду и принесу водки. Пойду и принесу. Вот так!
МАРТ. Где ты ее ночью достанешь?
ИЛЬМАР. Захочу — достану. Захочу — до смерти напьюсь!
МАРТ. Не валяй дурака, Ильмар!