О языке Древней Руси

никто  | же убо | буди | непослушливъ.

никто  | же       | буди | ропотникъ.

никто  | же       | буди | шепотникъ.

никто  | же       | буди | клеветникъ.

никто  | же       | буди | дерзъ.

никто  | же       | буди | лжесловець.

никто  | же       | буди | смѣхотворець.

никто  | же       | буди | ревностр(҃с)тьникъ.

никто  | же       | буди | завистотворець...

но вси | твердѣ | вся   | изрядная б҃ия творяще.

«Огласительные поучения Феодора Студита»

Повторение начальных слов, звуков или грамматических конструкций в сходных по строению отрезках речи называется анафорой (от греч. αναφορά, первоначальное значение которого — «вынесение наверх»). Используя этот прием, авторы получали возможность подчеркнуть, выделить, сопоставить или противопоставить важные для них понятия. Близость или противоположность значений сопоставляемых слов, параллелизм, сходство в строении предложений соответствовали параллелизму, сходству или контрасту самих понятий. Конец и начало каждого предложения перекликались друг с другом, обрамляли каждое предложение, фиксировали его границы, иногда ограничивали его размер. В тексте возникал своеобразный ритм. Хотя этот ритм очень далек от современных стихов (в частности, русских), тем не менее многие ученые считают возможным говорить о древнем несиллабическом стихе (т. е. имеющем различное число слогов в строках) на церковнославянском языке (38, стр. 1—5). Начала строк в таких стихах отмечаются «перекликающимися» словами; эти слова часто выражают обращение к слушателю или читателю и стоят в форме повелительного наклонения или в звательной форме. В конце строк нередко (но далеко не всегда) стоят слова с одинаковыми суффиксами или окончаниями (так называемая грамматическая рифма). Наиболее отчетливо эти элементы церковнославянского стиха представлены в акафистах — особых хвалебных песнопениях в честь Христа, богородицы и святых, например:

Радуйся, убогим скорое воздвижение,
Радуйся, скорбящим быстрое промышление...

Такого рода стихи восходят к Библии. Их можно найти и в русских оригинальных произведениях «высоких» жанров, например в «Слове о законе и благодати» Илариона, который обращается к князю Владимиру с такими словами:

Въстани, о честнаа главо, от гроба твоего,
Въстани, отряси сонъ!
Нѣси бо умерлъ, нъ спиши до обыцааго всѣмъ въстаниа,
Въстани, нѣси умерлъ ... и. т. д. (38, стр. 4).

На этом мы закончим рассмотрение риторических приемов книжного происхождения.

Параллельно книжно-библейской поэтике существовала и развивалась народно-фольклорная поэтика, оказавшая определенное влияние и на произведения, написанные по-церковнославянски. Так, в «Сказании о Борисе и Глебе» встречается народная метафора «смерть человека [почитаемого, любимого] — заход солнца». Борис, оплакивая смерть отца, восклицает: «Како заиде, свѣте мои». Библейским образом смерти было затмение (а не заход) солнца. Чаще встречались народно-поэтические средства в историко-повествовательных произведениях, возникших уже в эпоху Московской Руси, таких как «История о Казанском царстве» (XVI в.), посвященная взятию русскими Казани; к народной поэзии восходит, например, сравнение воинов с орлами («рустии же вои яко орли... полетоваху; воевода аки орел похища собе сладок лов, мчаше царицу»), а сильного войска с тучей: «придоша ... яко грозныя тучи с великим громом» (1, стр. 37, 84). Но, конечно, нормой для произведений, написанных на церковнославянском языке (особенно для религиозно-философских, дидактических и т. п.), было использование поэтических средств книжно-библейского происхождения. Фольклорная образность широко использовалась в светской литературе (см. следующую главу).

Итак, мы в общих чертах познакомились с тем, что представлял собой церковнославянский язык русской редакции. Широко употребляясь не только в церковном обиходе, но и в сфере образования и культуры, он активно обогащался и развивался. С течением времени русская редакция церковнославянского языка достигла такого высокого уровня развития, что стала рассматриваться как основа единого литературного языка русских, болгар и сербов. Об этом свидетельствует ряд высказываний болгарских и сербских литературных деятелей XV—XVIII вв. Так, сербо-болгарский ученый Константин Костенческий (конец XIV — начало XV в.) в своем «Сказании о славянских письменах» отдает предпочтение «тончайшему и краснейшему русскому языку» (имея в виду церковнославянский язык русской редакции). Известный ученый и общественный деятель, хорват по национальности, Юрий Крижанич (около 1618—1683 гг.) полагал, что «... тот наш язык, которым мы книги пишем и на котором ведем богослужение, называется славенским (словинским), в то время как его истинным названием должно быть русский» (39, стр. 7, 8).