О, юность моя!

Все, что кончается на «енщина»
И даже попросту на «щина»,
Слыло презреньем: «деревенщина»,
«Хлыстовщина» и «чертовщина».

Такою же была и женщина…

Недосягаемый мужчина
Уверовал, что просто вещь она
Из мужних золота и чина.

Но вдруг она в берлоге дедовой

Себя преобразила в тайну —
И сразу выросла от этого
В Елену, Ченчи и Татьяну.

С тех пор сиянием увенчана

Презрительная кличка — «Женщина».
А. Беспрозванный

Ну? Почему вы молчите? Если вы меня сейчас же не похвалите, я умру.

Леська глядел на Акима Васильевича и думал: до какой степени этот человек не только внешне, но и внутренне не похож на того колдуна, который живет в его стихах. Внешне гораздо больше похож Трецек, но тот уже никак не колдун… Однако старик ждал — и Леська спохватился:

— Очень оригинально! — сказал он.

— А главное верно! — подхватил Аким Васильевич, точно речь шла о стихах какого-то другого автора. — Женщина без тайны — не женщина.

Потом самодовольно улыбнулся и сказал:

— Дважды в жизни поэт пишет о любви хорошо: в юности, когда любовь еще впереди и только мечта, и под старость, когда любовь позади и уже легенда.

— Можно переписать этот сонет на память? — спросил Елисей.

— Наконец-то! Я этого ждал. Тем более что в создании моего сонета есть и ваша заслуга. Обычно когда я пишу, я чувствую себя скованным: опустишь перо в чернильницу, вытащишь, а на нем уже Трецек сидит. По сейчас я написал эту вещь абсолютно свободно. И это… это благодаря… вашей… Алле Ярославне…

Он выбежал в коридор, но тут же вернулся, сморкаясь в смятый платочек.

— Переходим к другому жанру, — сказал он. — Вот я набросал несколько мыслей для вашего письма о любви. Я буду вашим Сирано де Бержераком.

— Э, нет! О моей любви буду писать я сам.

Старик обиделся и вышел почти величаво.

Леська ничего не заметил. Он кинулся к перу и, чуть-чуть высунув кончик языка в сторону, принялся писать:

«Алла Ярославна!

Я понимаю: в сравнении с Вами я ничтожество. Нищий студент. По позвольте мне хотя бы думать о Вас! Мечтать о Вас! Ничего больше! Только мечтать!»

2

Утром, наспех проглотив очередной ломтик сала и с ужасом убедившись, что оно основательно похудело, Елисей побежал к Мишину.

— Сегодня у меня встреча с Залесским, а я голоден, как волк.

— Аванс хотите, бедняжечка?

— Ну да. Меня ветром качает.

— Аванса принципиально не даю, но заправиться вам, конечно, необходимо. Позавтракаете вы у меня, а обедать пойдете со мной в гостиницу.

— Но ведь это те же деньги.

— Нет, не те же. Если я дам вам денег, еще неизвестно, как вы ими распорядитесь. Может быть, пойдете на базар играть с босяками в «три листика», а может быть, преподнесете своей милой букет роз.

— О нет, что вы…

— Да я-то откуда знаю?

Днем Елисей пришел в студию с запозданием, чтобы не встречаться с Мусей. Потом обедал с Мишиным в ресторане. Мишин сам распоряжался меню.

— Жидкого вы есть не будете. Зачем нам напузиваться всяким пойлом? Кельнер! Этому молодому человеку три раза бифштекс: один по-английски, другой по-гамбургски, третий по-деревенски.

— А зачем три разных? — удивился Леська.

— Для коллекции.

Кельнер принес три бифштекса.

— По-английски! — провозгласил он и подал мясо, истекающее горячей кровью.

— По-гамбургски!

Этот был залит яйцом.

— А это по-деревенски? — спросил Леська, увидев третий, осыпанный жареным луком.

— А как же? — сказал Мишин. — В деревне только такой и едят.

«Занятный господин», — подумал Леська.

Потом Леська лизал пломбир и пил апельсиновую воду.

— Ну, как? Сыт?

— Впервые за всю жизнь.

— Отлично. Теперь до схватки ничего не есть.

— Позвольте! Но ведь борьба начнется в двенадцатом часу!

— Все равно. К бою надо выходить голодным. Во-первых, от этого легче сердцу! А во-вторых, злее будешь.

* * *

Вечером в цирке полным-полно. Особенно много студентов.

Вот заиграли марш из «Аиды», арбитр скомандовал: «Парад, алле!» — и на арену, построившись в затылок, вышел чемпионат. Он был очень разнообразен: на борцах — черные, красные, голубые, зеленые трико, у иного алая лента и самоварные медали. Один Леська шагал в своих трусиках, точно выбежал на пляж искупаться. Но светло-шоколадное его тело так блистательно отражало яркие лампионы, а неиспорченная мускулатура, играя, располагалась так пластично, что он казался наряднее всех. Пока гремел марш, Леська озаренно думал о том, что он сегодня же купит сала для прапорщика.

Арбитр начал поименно представлять публике борцов. Каждого встречали хлопками.

— Дауд Хайреддин-оглу (Турция)!

Аплодисменты. Великан выступил на полшага вперед и поклонился.

— Стецюра (Малороссия)!