О, юность моя!

Отдали переписать одной девушке, у которой был изящный почерк, и отправили в журнал „Аполлон“. Там стихами заведовал тогда Гумилев. Ну, Николай мгновенно сошел с ума, тут же, немедля напечатал их и прислал Черубине на адрес нашей девушки пламенное объяснение в любви. Тогда мы с Андреем решили продолжать нашу игру. Ответили на его письмо со всей сдержанностью, на какую способна молодая монахиня с прошлым, и дошли до того, что по приезде в Петербург вызвали Гумилева от ее имени в ателье художника Головина. Гумилев бросился на свидание, точно акула на железный крюк. Но когда его привели в мастерскую, он увидел в креслах меня, Алексея Толстого и Маковского. Бедняга начал озираться. Тут я встал, подошел к нему и произнес:

„Позвольте отрекомендоваться: Черубина де Габриак“.

„Негодяй!“ — закричал взбешенный Гумилев.

Я ударил его по физиономии.

„Раздался мокрый звук пощечины!“ — сказал Толстой, цитируя Достоевского.

Гумилев тут же вызвал меня на дуэль. Когда мы уходили, я извинился перед Головиным за учиненный в его ателье скандал.

„Пожалуйста, пожалуйста! — пролепетал растерявшийся хозяин. — Сколько угодно!“».

Все засмеялись.

— А дуэль? — спросила Алла Ярославна, слушавшая с большим интересом. — Дуэль-то состоялась?

— Ого! Еще какая захихикал Аким Васильевич. — Достали пистолеты, карту, выехали за город к Новой Деревне, — все как полагается. Толстой выбрал в рощице лужайку, которая показалась ему наиболее удобной, и пошел к ней удостовериться в ее пригодности для такого романтического дела. Был он в цилиндре и в черном сюртуке. Шел очень серьезно, почти олицетворяя собою реквием, и вдруг провалился по бедра. Когда же вылез, оказался весь, извините, в вонючей тине: лужайка была болотистой.

Все снова расхохотались. Особенно заливалась Карсавина. Она оказалась очень смешливой.

— Ну, вы понимаете, — продолжал в совершенном восторге Аким Васильевич, — что после этого ничего серьезного быть уже не могло. В конце концов оказался потерпевшим ваш покорный слуга, заработавший «болвана».

Алла Ярославна снова надела шляпку и начала натягивать вуаль.

— Вы проводите меня, Бредихин?

— Конечно, конечно…

Она вышла в коридор.

— Извините, что не оставил вас тет-а-тет, — зашептал Аким Васильевич, пригибая к себе Елисея. — Но она так прелестна, что я не смог… И потом — какой прекрасный собеседник!

— Собеседник? Она? — злобно переспросил Елисей. — Но ведь вы не дали никому слова сказать!

На улице Леська взял Карсавину под руку.

— Разрешите?

Она крепко прижала его руку к своей талии и повернула к нему голову.

— Вам надо скрыться, Бредихин, — сказала она тихо.

— Как скрыться? Зачем?

— Я за этим к вам и пришла, но ваш бойкий старичок… Словом, боюсь, что прийти на лекцию Булгакова вы сможете беспрепятственно, но выйти оттуда…

— Неужели это серьезно?

— К сожалению, да.

— Почему вы так думаете?

— Я сегодня исповедала вашего священника. Он разъярен и уже звонил одному нехорошему человеку. Ректор напуган до последней степени: в его университете агитатор, а вы знаете, какое это сейчас страшное слово? За агитацию вешают.

Леська помолчал. Шли они темными переулочками. Леська нарочно петлял, чтобы побыть с Аллой Ярославной подольше. Она не протестовала.

— Как я счастлив, что вы пришли. За предупреждение спасибо, но…

— Послушайте, Бредихин. Вы очень молоды. А в вашем возрасте любовь — это алгебраический икс, под который можно подставить любое именованное число.

Леська несколько опешил. Он вспомнил Васену и тут же Катю, Аллу Ярославну и тут же Мусю… Проклятая юность! Когда она кончится!

У выхода на Дворянскую Карсавина остановилась.

— Ну, здесь мы простимся. Действуйте быстро, Бредихин. Желаю удачи.

Леська ждал, что она его на прощанье поцелует, но у Аллы Ярославны не было этой мысли. Вообще женщины редко способны на чудо. Вот Карсавина — уж на что личность, а не додумалась…

Леська видел, как она уходила в огни синей улицы, и шептал ей вслед:

— Я люблю тебя! Милая! Я люблю тебя!

Так бездарно оборвался его роман с этой замечательной женщиной. Но жить все-таки нужно. Что ему предпринять теперь, сейчас, в эту минуту?

У Леськи была повадка молодого тигра. Старый тигр людей не боится, но молодой никогда не вернется на то место, где его учуяли охотники, даже если там осталась туша свежего оленя.

3

Елисей не возвратился на Петропавловскую площадь. Он пошел к тюрьме, разыскал фабрику «Таврида» и вызвал мастера Денисова.

— Мне нужно видеть Еремушкина, — сказал он Денисову.

— Еремушкин умер.

— Да что вы?! Не может быть! Ведь он только недавно…

— Тшш… Не кричите. Ваша как фамилия?

— Бредихин.

— Студент?

— Студент.

— А-а… Ну, пойдемте.

Пройдя через весь двор, вкусно пахнувший яблочным вареньем, они подошли к маленькому домику. Денисов вошел первым.

— Еремушкин, к тебе студент.

Еремушкин показался на пороге.

— Здравствуй, Еремушкин!

— Чай пить будем?

За столом хозяйничала молоденькая девушка.

— Знакомьтесь! — сказал Еремушкин.

— Фрося.

— Ефросиния Ивановна! — поправил Денисов.

— Это ваша дочь? — спросил Леська.

Хозяйка вспыхнула и улыбнулась.

— Это моя жена! — вызывающе выпалил хозяин.