О, юность моя!

— Алла Ярославна! Клянусь вам: я бы никогда не осмелился. Но я полюбил вас еще в Севастополе, когда вы допрашивали меня в тюрьме. Помните? Я тогда был гимназистом… Весь ваш обаятельный облик, мягкий ласковый голос, теплая рука на моем затылке… И это не было тонкой тактикой следователя, вы действительно выпустили меня на волю!

Карсавина рассеянно смотрела на Елисея, разглядывая его брови, ноздри, губы.

— Так это были вы?

— Да, но у меня к вам один вопрос. Разрешите? — спросил Елисей.

— Спрашивайте.

Леська понизил голос:

— Как вы могли стать следователем у белогвардейцев? Вы! Такая чудесная!

Алла Ярославна сделала порывистое движение.

— Вы коснулись моей раны… Это мучает меня до сих пор… Арестованных было много, следователей мало. И вот министерство внутренних дел мобилизовало чуть ли не всех чиновников юстиции, прихватив и профессуру. Но я делала все, чтобы отпустить на свободу как можно больше людей. Уж вы-то это по себе знаете.

— Но представляли и к повешению? — все так же тихо спросил Леська.

— О нет, нет…

— Вы правду говорите?

— Даю вам честное слово! К тому же мне, как женщине, давали самые легкие дела.

Леська взял в ладони ее руку и поцеловал. Она улыбнулась и сказала:

— А теперь уже вы меня допрашиваете?

— Простите.

Она отняла руку.

— Я должна идти.

— Нужно ли мне писать реферат о суде присяжных?

— А вам не хочется?

— Да не очень. После толстовского «Воскресения» что можно сказать о нем хорошего?

— Матрикул с вами?

— Со мной.

— Разрешите.

Она взяла матрикул, полистала его, нашла свою графу и поставила зачет.

Аким Васильевич был в восторге:

— Поздравляю! Вы для нее уже личность. Она о вас думает. И вообще, что я вам говорил? Аким Васильевич кое-что в женщинах понимает. Кстати: сегодня сюда заходила очень миленькая барышня и оставила для вас сверток.

Леська разрыл три слоя папиросной бумаги и увидел синий кожаный пояс.

— Тут и записка есть. На столе.

«Милый Леся! Для белого трико необходим пояс, и обязательно синий. Поверь моему вкусу: это очень элегантно. Прими мой скромный подарок.

Мария»

— Вы имеете исключительный успех у женщин, Елисей, хотя, может быть, сами того не подозреваете. Однако не смейте разбрасываться. Эту девушку, Мусю, оставьте в покое, — вы разобьете ей жизнь. Займитесь Аллой Ярославной, и только ею. Такая женщина сама может свести в могилу всякого.

— Ну, я бы этого не сказал…

— А я сказал!

В университете к Леське подошел Еремушкин.

— Вот тебе адресок: консервная фабрика «Таврида». Это около тюрьмы. Вызовешь мастера Денисова, а он свяжет тебя со мной.

— Спасибо.

Бредихин вошел в аудиторию и сел на скамью, полный воспоминаний о своем разговоре с Аллой Ярославной. Над кафедрой гудел Булгаков, который пытался разрешить проблему промышленных кризисов. Мелькали имена Лавеле, Жюгляра, Милльса, Сисмонди, Родбертуса, фон Кауфмана, даже Туган-Барановского, но имя, которое обязательно должно было фигурировать в этом перечне, отсутствовало. Больше того: когда Булгакову нужно было произнести слово «революция», он говорил: «привходящие обстоятельства». Когда же Булгаков, затронув проблему стоимости, начал опираться на теорию предельной полезности Бём-Баверка, Бредихин встал и поднял руку:

— Я хотел бы задать вопрос.

— Пожалуйста.

— Почему, привлекая Бём-Баверка с его теорией, которая объясняет только частности, вы ничего не говорите о прибавочной стоимости Маркса, которая объясняет всеобщий закон соотношения цены и ценности? И второе: почему, перечисляя имена от Лавеле до Тугана с их домыслами, вы и здесь игнорируете Маркса, который связывает промышленные кризисы с природой капитализма?

Студенты замерли.

— Как ваша фамилия?

— Бредихин Елисей.

— Так вот, Бредихин Елисей: вы наглотались большевистских брошюр, и теперь в вашем мозгу каша.

— Допустим. Но это не ответ на мой вопрос.

— Хорошо. Наша следующая встреча специально для вас будет посвящена теории Маркса, и вы, господа, сумеете убедиться, насколько она далека от науки.

— А вас больше устраивает теория Джевонса, объясняющая кризисы вспышками на солнце? — дерзко воскликнул Бредихин.

— Вы очень развязны, молодой человек!

Священник собрал свои шпаргалки и большими шагами, едва не раздирая своей рясы, вышел из аудитории до звонка.

Студенты зашумели, кинулись к Бредихину, изо всех сил жали ему руки.

— Какой молодец!

— Как его фамилия?

— Ну, это будущий профессор.

— Я хотел бы скорее учиться у вас, чем у «отца преосвященного», — сказал ему студент, левая щека которого все время прыгала. — Разрешите представиться: Валерьян Коновницын — сын бывшего городского головы.

Леська шел домой очень возбужденный.

«Надо будет перечитать Маркса. Подготовиться. Я еще покажу этому попу. Он еще меня узнает. Если мы студенты, то это еще не значит, что мы ни черта не понимаем».

Дома он застал Беспрозванного в великом горе.

— Теперь мне уже вернули стихи из самих «Крымских новостей». Боятся.

Он протянул Елисею рукопись. Леська пробежал ее и улыбнулся.