О! Как ты дерзок, Автандил!

Как ты заблудился, любимый мой, сказала Катрин, она произнесла фразу низким голосом, который сразу сел и прозвучал с хрипотцой, она знала, что Димичел без ума от грудного тембра ее голоса, и, жалеючи, погладила его по лицу. Один раз переступив через человеческий закон, ты не можешь остановиться, и ты уходишь все дальше! За грань добра и зла. Тебе не стоит выставлять меня перед сыном продажной женщиной. Нам же как-то нужно жить дальше… В безнравственности? А он у тебя – неплохой парень.

Нравственность, человеческий закон, заблудился… Опять высокие слова, Катрин! Ведь ты говорила о жертвенности. Вот и принеси жертву! И потом, сделать мальчика мужчиной – не самый плохой поступок в жизни. И тогда я поверю в то, что ты безумно любишь меня. Я прощу тебе наш маленький грех…

Она вновь перебила его. И она уже не плакала.

Твоя беда в том, любимый, что ты всем предлагаешь сделки. И сам с собой ты тоже заключил сделку. Вся твоя игра в красивую и богатую жизнь, вертолеты, яхты, розы, садовники, театрализованное возвращение на речку детства. А началось все с того, что ты решил придумать себе имя! Как в театре, ты знаешь. Ты очень неестественен. Седеющий герой-любовник в белом костюме на авансцене с благозвучным и непонятным именем, а все остальное – массовка. И я прикуплена на всякий случай. Наверное, для включения софитов.

Интересно, и какое же я придумал себе имя?

Ты думаешь, никто не знает в нашем городе, что когда-то тебя звали Димой, а фамилия твоих родителей была Челобитовы?! Ну как же, Челобитов – какая-то лакейская фамилия! Ведь ты никогда и ни перед кем не клонил голову и не бил челом. Гораздо благозвучнее и «заграничней» звучит Дими-чел. Дима Чел-обитов. Потом и Иван стал Иваном, да и я для тебя не Катенька Переверзева, а Катрин. Да и Лизи – вовсе не Лизи, а обыкновенная Лизка – Лизавета. Вы со своими друзьями хотите жить по западным стандартам, а нефть и газ добывать в своей стране, обкрадывая и обманывая людей из тундры. Вот в чем твоя игра, тобой придуманные стандарты. Уж не знаю, какие они – двойные или тройные. Ты всем навязываешь свои вкусы! Все должны любить итальянские очки и итальянских же футболистов, потому что их любишь ты, все должны читать Бродского и Хемингуэя, потому что их читаешь ты, все должны носить рубашки с запонками и есть телятину в грибном соусе, потому что католики не любят свинину, и ты ее не любишь. А вообще-то ты, после французского коллекционного вина, любишь пропустить пинту-другую местного пивка, и ты убиваешь своих любимых собак! Вот что делаешь ты. Вообще-то, любимый, тебя стоило бы называть не Димичелом, а Дикичелом – Диким человеком! Вот как стоило бы тебя называть.

Катрин говорила запальчиво и быстро, от гнева у нее дрожали губы.

И сюда они уже добрались, тоскливо думал Димичел, изменивший имя по одной причине – он не хотел, чтобы прошлое тяготело над ним.

И сюда они уже добрались, и Минигул – ты смотри-ка, какая сука! – все ей рассказал. Сначала они приходят в мой дом с окровавленной курицей и тычут мне в лицо ее оторванной башкой, потом они учат меня, как мне называть своего собственного сына и как наказывать собаку, которую я вырастил, и они не понимают, что правильно завязывать галстук, носить запонки, читать хорошие книги и есть здоровую пищу – нормы цивилизации, и ведь плохому их не учат, а они продолжают курить кальяны с травкой, опиваться до блевотины свежей оленьей кровью, покупать дешевые рубашки в клеточку, и через неделю у них махрятся манжеты, а они думают, что так происходит от браслета часов, а на самом деле от того, что они дешевые и сшиты в подвалах вьетнамцами. И они продолжают читать «поттеров», петь матерные частушки, слушать нечесаных уродов и полуголых телок с накачанными силиконом сиськами, которых в прессе называют то ли «блескучими», то ли «блестящими», а ведь кто-то же должен им сказать, что кроме их вонючего городка есть еще Венеция, есть Достоевский, Вагнер, Кафка, Пастернак, Бродский и Гендель…

Телефонный звоночек, который раздался в его сердце, был таким сильным, что Димичел инстинктивно схватился рукой за левую часть груди и негромко вскрикнул. Побледневшая Катрин, забыв о нанесенной обиде, подскочила к нему и помогла прилечь на коврик, подложив под голову Димичелу свой походный рюкзачок с вещами.

Она вела себя так, как ведет всякая женщина, увидев боль и страдание любимого человека. И она забыла свои обвинения, и почти простила ему подлость чудовищной, с ее точки зрения, жертвы, предложенной им, и сейчас могла бы выполнить любые его требования, лишь бы ее любимый, заблудший и порочный, не страдал от боли.

Катрин дала Димичелу таблетку валидола, он отдышался и успокоился и, правда, неохотно рассказал ей про свои телефонные звоночки и про консультации со старым лекарем.

Может быть, действительно аритмия, сказала Катрин, но я знаю причину твоей усталости.

И в чем же она, спросил Димичел.

Ты накапливаешь отрицательную энергию. Люди из деревни называют ее порчей и сглазом. И я знаю, как вылечить – меня научила моя бабушка.