О! Как ты дерзок, Автандил!

Опять мракобесие, усмехнулся Димичел, ты восхищаешься пьесами великих драматургов, управляешь цветным электрическим светом, создаешь инсталляции, водишь автомобиль и веришь в чепуху. Как звоночки в сердце можно вылечить? Бить в бубен и прыгать через огонь, втыкать иголки в соломенных и нитяных кукол, которых так любит твоя дочка, или отрезать у живой курицы голову?

Для начала нужно поверить, задумчиво ответила Катрин.

Согласись, уж коли верить, то хотя бы надо знать – во что. Впрочем, если ты так настаиваешь, давай попробуем. Я просто хочу доказать, что я люблю тебя, и я решил подчиниться твоим правилам.

Катрин набрала воды, зачерпнув прямо из реки, и склонилась над кружкой. Губы ее шевелились, и можно было понять, что Катрин читает молитву. Потом она посолила воду, подожгла три спички по очереди, и черные скелетики спичек, оставшиеся после огня, бросила в кружку.

Ты должен умыть лицо приготовленной водой, сказала Катрин, протереть ладони, ступни ног, плечи, живот и спину. И так нужно будет проделать три раза. Поскольку вертолет вернется за нами через два дня, мы успеем снять с тебя порчу. Прошу тебя, любимый, сделай для меня. Ты ведь крещеный? У католиков и православных Бог един. Христианский бог.

Крещеный.

Димичел решил подчиниться.

Бог един.

Омовение, сказал он, полуязыческий обряд омовения святой водой. Полуязыческий, потому что присутствуют зачатки христианства: молитва и три сгоревших спички – во имя Отца и Сына, и Святого духа. А вообще-то – типичное крещение огнем, водой и солью, может быть, солью Земли. Смущает только примитивный способ приготовления святой воды!

Прошу тебя, сказала Катрин и накрыла губы Димичела своей ладонью, прошу тебя – не надо комментировать! Если не хочешь верить, то хотя бы просто подчинись и сделай так ради меня.

Хорошо, сказал Димичел, я так сделаю. Потому, что я люблю тебя.

Он снял туристические ботинки и шерстяные носки, расстегнул на груди фланелевую рубашку и проделал все в том порядке, который продиктовала ему Катрин.

Димичел прислушался к себе. Странно, но сердце не колотилось, он перестал его ощущать в себе. Ведь мы не чувствуем печень, почки, или сердце, или – тот же глаз, или мизинец на руке, если они не болят.

На лбу больше не выступала испарина, и прошел страх смерти, посетивший его на вечерней косе.

Валидол, сказал он себе, действие валидола. Не обгорелых же спичек.

А теперь омовение буду совершать я, сказала Катрин. И разделась до трусиков.

К тому же мне сейчас необходимо… Катрин засмеялась и, теперь уже ласково, погладила Димичела по лицу, намекая на их любовь на песке, лучшее, по его мнению, мужское занятие. Может, сердце у него перехватывает от таких занятий на песке и в вертолете?

Что ты делаешь – там такая холодная вода, забеспокоился Димичел, ты обязательно простудишься!

Надо знать, где купаться в нашей реке, сказала Катрин, смело заходя в воду, ведь у каменных плит, в заводях, река за день прогревается до дна, сказала она.

Странно… Ожидание близкого счастья охватило Катрин в ночной час после тяжелого разговора с любимым и после того, как она узнала, что не вернется домой, к дочке и к мужу, в назначенный срок. Она плескалась в воде, ныряла и выпрыгивала, словно большая рыба на перекате, и тело ее в лунном сиянии отдавало серебром.

Димичел, наблюдавший за Катрин, подумал, что она похожа сейчас на самку лосося. Сравнение показалось ему удачным, потому что он впервые подумал о том, что у него с Катрин может быть ребенок, и наступившая на реке ночь – не самое плохое время для начала новой жизни. Таймери, кажется, так сказала она. Таймери – время любить и время мечтать о потомстве. И, подумал он, теперь-то у них все наладится, и она уедет с ним, с Иваном и со своей маленькой Юлькой в Англию. И они заживут там – в нормальной стране, где есть закон и где никто не подожжет их виллу в пригороде Лондона. Потому что в Англии уважают собственность, а охранники банков не разгуливают по городу с пистолетами за поясом. И никому не придется покупать моторки «тошиба» и убивать своих собак, потому что крестьянские курицы не бегают по улицам. И у них родится мальчик. Нет, лучше так: еще один мальчик и еще одна девочка.

Радость, посетившая Катрин, объяснялась просто. Впервые любимый подчинился ей.

Катрин не могла быть птицей в клетке, даже если клетка – золотая. Все-таки в народе, среди которого она выросла, было много свободолюбия, наверное, жажда свободы у нее оставалась в крови.

После купания в горной реке Катрин насухо вытерлась полотенцем и переоделась в рыбацкую одежду. Димичел отметил про себя, что и несуразные сапоги-болотники по пояс, и водоотталкивающие брюки-комбинезон на ней сидели очень ловко, как будто она только и занималась в своей жизни тем, что ставила сети-оханы на тайменя и потрошила лососей на рыборазделочном плоту.