О хлебе, любви и винтовке

Кажется, так он говорил. Ко мне его агитация не относилась, но все равно я думал, что новый директор — последний трус и предатель. Я тогда уже считал себя подпольщиком, так как во время налета на гимназию видел, как один парень полез под сцену в спортивном зале, и не выдал его. Правда, у меня никто и не спрашивал, ну, а если бы стали допрашивать, то кто знает… Теперь же я убедился, что директор действительно трусливый человек. Йотаутас рассказывал, как он в сметоновские времена, боясь вылететь из гимназии за вольнодумство, перешел в магометанскую веру. Другое дело, что никогда не был негодяем и предателем. И был он замечательным учителем. Только благодаря ему я полюбил математику. Предмет свой он знал в совершенстве, любил его и был ему предан с постоянством закоренелого старого холостяка.

Посоветовавшись с Напалисом, мы решили опередить Гайгаласа — заслушать отчет директора в первичной комсомольской организации и постановление направить в комитет комсомола. Решили и однажды после обеда собрались на заседание. Председательствовал я, протокол вел толстяк Гечас, все остальные слушали. Директор встал и по бумажке прочел, что в гимназии сделано, делается и нужно сделать для воспитания молодежи. Инспектор не мог усидеть на месте, все бегал от стола к двери, проверяя, плотно ли она закрыта.

— Только бы ученики не увидели… — сокрушался он.

А посмотреть было на что: на столе росла гора окурков, в кабинете — не продохнешь от дыма, а мы спрашиваем, советуем и крутим самокрутки, будто на бюро райкома. Мы даже указали, что инспектор политически пассивен и избегает комсомольцев. Оба педагога согласились с этим. Затем состряпали, как позже выяснилось, нечто классическое:

«Постановление.

1. Принять к сведению доклад товарища директора и считать, что руководство гимназии в целом идет по правильному направлению и выдерживает основную политическую линию, воспитывая молодежь в коммунистическом духе.

2. Признать работу дирекции удовлетворительной, мобилизовать все силы учащихся на выполнение и перевыполнение поставленных руководством задач».

Йотаутас громко прочел постановление и спросил, нет ли дополнений. Директор сиял. Он закурил нашу самокрутку и сказал инспектору:

— Как вы думаете, коллега, не вписать ли нам об учреждении отдельной комсомольской комнаты? Помещение давно выделили, но еще ни в одном документе этого не отметили. Кроме того, мой кабинет, как видите, уже не вмещает всей семьи активистов.

Записали и это. Заседание окончилось. Мы пожелали обоим педагогам успехов в работе и личной жизни.

— Я бы попросил, если это не секретно, один экземпляр решения для педсовета, — сказал директор.

Мы написали. Руководитель школы прочел его учителям, призвал их не стоять в стороне от политической жизни, а когда на одном из заседаний отдела народного образования его за что-то распекли, он возьми да и покажи нашу бумагу. Мы враз прославились! Нас проработали в нескольких докладах, наше постановление цитировали, как классический образец комсомольского произвола. А Ближа, прибежав в гимназию, закрылся со мной и Йотаутасом в комсомольской комнате и учинил нам форменный разнос:

— Дирекцию, значит, заслушали? Учителей своих экзаменовали? Велели подтянуться и ставить комсомольцам одни пятерки? — Мы молчали, понурившись. — А постановление на кой дьявол состряпали? Без него еще можно было кое-как вывернуться, а теперь — извольте сами расхлебывайте.

— Товарищ секретарь, — обиделся я, — комсомольцы собрались не учителей экзаменовать, а советовались, как лучше работу вести. Об отметках тоже зря — об этом разговору не было.

— Уж лучше молчи, не то соберу бюро — положишь билет на стол!

— Надо будет — положу, — вскинулся и я. — Но вы раньше в своей канцелярии выясните, кто виноват. Я выполнял совет ваших работников.

— Врешь!

— Сами вы…

— А если я тебе с Гайгаласом очную ставку устрою?

Гайгалас вертелся, как лещ на сковородке. Ни в чем не признавался:

— В письменном виде ты получал от меня такое указание?

— Не получал.

— Тогда — салют. Поищи дураков в другом месте.

— А на словах ты ему говорил? — теперь уже бледнея, спросил Ближа.

— Дурак я, что ли? — пожал плечами заведующий отделом.

— Арунас, но ведь ты велел взяться за учителей, сказал, что пленум расширил наши права, что ты готовишь бомбу…

— А ты, товарищ Бичюс, решение получил? В книге расписался? Так вот, выполняй, что написано, и не устраивай анархии…

Сжимая кулаки, я стал наступать на Гайгаласа. Он схватил пресс-папье и повернулся ко мне боком.

— А ну кончайте, — оттолкнул меня Ближа. — Мне все ясно.

В этот момент открылась дверь и в кабинет вошла Рая. Она порывисто дышала, будто пробежала марафон, скую дистанцию, была страшно взволнована.