О хлебе, любви и винтовке

Мне было неловко. Это действительно было несложно: мелькнула догадка — я и начал действовать. Почему так, а не иначе? Сам не знаю. Ответил все же по-иному:

— Уже давно состою в добромиле, кружок самбо посещаю. Только последнее время запустил, — некогда, много работаю.

— Да ты, оказывается, кадровый разведчик!

— Только прошу вас, не разговаривайте со мной, как с ребенком.

Светляков прошелся ладонью по волосам, встал.

— Ну ладно, давай по-серьезному: во что бы то ни стало необходимо узнать, где скрывается Риндзявичюс. Будут работать наши ребята. А ты — своим чередом. Если докопаешься — звони прямо ко мне.

— Хорошо. Только мне кажется, Забеле все знает.

— Проверим.

Первый успех не улучшил моего настроения. А на следующий день меня охватил ужас при мысли о Гечасе, я готов был подозревать каждого. Решил — облажу все закоулки, обойду все Заречье, от покосившейся хатенки до буржуйских вилл, допрошу каждого — я считал, что смерть друга дает мне такое право. Потом стал думать о другом: ведь кто убил! Парень из той же школы, из того же класса, из одного пригорода, можно сказать, сосед. Добро, был бы лавочник, буржуйское отродье, а то ведь сын рабочего, воспитанный овдовевшей матерью, парень, которого те же соседи обучили ремеслу… Все это никак не укладывалось в голове. Классовую борьбу я привык представлять как битву между пузатыми господами и полуголодными рабочими, как сражение между батраками и кулаками, а тут — свой своего! Нет, уразуметь это я и теперь не в состоянии.

В гимназии кончилась смена, в которую занимались девочки. Сходились старшеклассники. Я спешил к директору, чтобы договориться о похоронах. Навстречу по лестнице спускалась стройная, хорошо сложенная девушка с толстой косой. Сероглазая, чуточку веснушчатая, ладная и, главное, чем-то похожая на меня. Я отскочил к стенке, пропустил ее и проводил глазами до самого выхода, пока не захлопнулась за ней тяжелая дубовая дверь. Мне казалось — она идет, не касаясь земли. Я видел ее впервые, но почувствовал, что очень важна мне эта встреча и она не последняя.

Советовался с директором, а сам думал только о сероглазой. И почему она появилась именно в этот страшный день? Ругал себя, запрещал думать о незнакомке: в день гибели друга мысли о девушке я считал святотатством.

И все же думал.

Мы еще не окончили разговор, как вдруг возникло ощущение, что увижу ее еще раз, вот сейчас, здесь где-то поблизости, и на полуслове, не извинившись, не попрощавшись, я выбежал. В жидком свете фонаря она мелькнула на миг, разгоряченная, озабоченная, и растворилась в вечерней мгле. Мне хотелось побежать за ней, позвать, но девушка уже исчезла. К тому же я вовсе не был уверен, что это именно она.

На следующий день под каким-то благовидным предлогом я стал осторожно выспрашивать комсорга женской гимназии:

— Много новеньких к вам прибыло перед экзаменами?

— В какие классы?

— В старшие — в шестой, седьмой…

Комсорг описала внешность каждой новенькой, но я только качал головой: не та, не та. Пришлось уточнять:

— Ну, такая, — идет и будто земли не касается. Очень красивые серые глаза, замечательные косы. Подтянутая вся, гордая, словом, очень красивая.

— Такой не знаю, — пожала плечами комсорг и задумалась. Потом спросила, как она была одета. Тут я оказался более точным.

— А веснушки у нее есть?

— Самая малость.

— Тогда Люда Дантайте. И никакая она не новенькая, с первого класса здесь учится. — Собеседница рассмеялась, погрозила пальцем: — Смотри не влюбись! С буржуазным душком ягодка.

— Влюбиться? В такое время?!

И всякий день я ждал у дверей. Если она не проходила мимо, казалось, солнце меркло. Ждал и боялся заговорить. Я ее совсем не знал, не любил. Но как хорошо было вот так стоять и ждать, просто ждать, без всякой цели, без всякого расчета. Как приятно гадать — во что будет одета, будет улыбаться или пробежит грустная?

Это действительно было очень хорошо…»

7

Приближалась ночь — самая длинная ночь в году.

Арунас очнулся от тягостного, мутного сна. С трудом встал, хотел было размяться, но не мог устоять на скользкой соломе, упал. Попытался подняться и снова упал.

«Нет! Не имею права…» Не сознавая, что делает, он слез с сеновала, подошел к двери. Остановился — холод ледяными иголками колол горло, сжимал грудь, перехватывая дыхание. Отдышавшись, пролез через дыру в стене и, стараясь держаться в тени, качаясь от слабости в ногах, побрел к амбару. Собака не издала ни звука. «Ей, наверное, тоже туго приходится в этот треклятый мороз».

Земля белела от инея.

Арунас осторожно стукнул биноклем в стену и тихо позвал:

— Альгис… Это я…

В оконце показалась голова Бичюса.

— С ума сошел?!

— Схожу… Температура… Огнем дышу. Нет ли лекарства?

— Не взял. Рот шарфом завяжи. Полбаклаги спирта есть. Дать?..

— Давай…

— Если невмоготу, двигай на усадьбу к Цильцюсам. А я как-нибудь один… Скельтис поднимет ребят. Может, мне слетать?

— Ничего, пройдет. Давай спирт. И никуда: я приказываю тебе сидеть на посту. Понял? Даже если я подохну у тебя на глазах. Понял? Пройдет. Кидай!