О хлебе, любви и винтовке

— И почему ты такой, Альгис? Почему ты такой, товарищ Бичюс?

В тот момент она мне не нравилась.

Когда Рая утерла слезы и оделась, мы втроем, наняв извозчика, поехали в больницу. Все, что было у нас в карманах, пошло на подарок. Рая бегала по магазинам, заезжала к знакомым и наконец собрала довольно приличное приданое новорожденному. Огорчилась только, что не достала голубых лент и придется довольствоваться розовыми, — все-таки новый гражданин родился мужчиной.

Домицеле встретила нас, словно пришельцев с Марса. А когда увидела Альгиса, у нее даже голос перехватило. Но тот не обращал внимания на растерянную мамашу и носил на руках ее первенца. Взглянув на наряд Домицеле, Рая всплеснула руками.

— Я вас в этих страшных брюках и на порог не пущу!

Рая с Бичюсом поехали искать одежду поприличнее, а мы с Домицеле остались вдвоем. Что-то очень земное и вместе с тем очень милое было в этой стриженной по-солдатски девятнадцатилетней маме, одетой в серый больничный халат, улыбавшейся несмелой, просившей о пощаде улыбкой.

Ее соседки по палате удивленно и одобрительно обсуждали наш приезд.

— Подумать только — совсем чужие!..

Это льстило мне.

— Молодые, да отзывчивые…

Я взлетел на седьмое небо.

А по правде сказать — какая уж там отзывчивость у сопляков. Видишь — жалеешь, отвернешься — жалости как не бывало и думать забыл. Только как-то неудобно было обижать искалеченного человека. Ей нужна была помощь. Она напоминала больного с переломами, которому накладывали гипс и который сам не знает, как и почему остался жив в этой чертовой мельнице и зачем вообще нужна такая жизнь.

Глядя на ее улыбку, я неожиданно для себя ободряюще погладил ей руку. От этого прикосновения она встрепенулась и задрожала, будто я прикоснулся к обнаженному нерву.

Рая привезла половину своего гардероба. Начались примерки. А мы терпеливо ожидали за дверью. Когда они вышли, невозможно было различить — кто из них мать, кто крестная. Обе красивые.

Приехали. Сели вокруг стола и не знали, что говорить, что делать. Сидели скованно, опустив головы. Никто не отваживался заговорить. Первой вскочила Рая. Разыскала бутылку какой-то кислятины, печенье, принесла рюмки и предложила:

— Давайте устроим комсомольские крестины! Ну, кумовья, по еврейскому обычаю пожелайте ребенку счастья. Нет, не так. Подойдите ближе, поднимите руки над ним, а теперь — говорите.

— Пусть растет бравым комсомольцем! — пожелал я.

— Пусть не доведется ему переживать то, что пережила его мать, — добавил Альгис.

И вдруг Домицеле разрыдалась. Она плакала так страшно, не по-человечески, что не было сил слушать. Не помогали ни лекарства, ни холодная вода, ни утешения.

Похоже было, что она прощается со своим прошлым. Чуть не заплакал и я. Так сочувствовать могут только люди с чутким сердцем. До тех пор я плакал разве что от злости.

— Не реви, а то молоко пропадет! Ну, мы пошли, — сказать это мог лишь Бичюс.

— Имя, предлагайте имя! — не отступала Рая.

— Как вас зовут? — немного успокоившись, спросила меня Домицеле.

— Арунас.

Она улыбнулась сквозь слезы:

— Красивое имя.

— За здоровье Арунаса-второго! — Мы выпили по рюмке за его здоровье, ро второй — чтобы не хромал, по третьей — ввиду того, что кое-кто троицу любит. Бога мы не упоминали. И без него нам было хорошо, будто приняли в организацию нового человека. Потом выпили по чашке кофе, по второй не удалось, поскольку в водопроводе иссякла влага.

И вдруг наша подшефная заговорила.

— Вы уважаете своих товарищей и не презираете врагов. Я бы не боялась умереть, если бы знала, что меня похоронят так, как вашего товарища сегодня. При всех в палате я это сказала. Так что же среди вас делает Томкус?

— Я ведь говорил — работает.

— Он сегодня шел за гробом. Ему там не место. Он тоже…

Бичюс схватил ее за плечо:

— Ты что, с ума сошла?!

— Нет.

— Повтори!

— Они повсюду имеют своих людей.

— Чувствовало мое сердце. — Я схватил шапку, обнял Домицеле. — Молодчина!

И мы с Бичюсом сломя голову помчались в управление.

На улице Бичюс поздравил меня:

— Она не случайно твое имя выбрала. Видно, ты ей понравился.

— Дурак ты набитый, больно нужна мне бандитская подстилка!

— Зря ты ее так. Ну, да ладно. Что же мы скажем Светлякову?

Нас нагнал извозчик. Остановили.

— Платить, ребята, все же надо, хоть вы и с пистолетами расхаживаете.

Мы влезли в фаэтон и с ветерком пронеслись через весь город. Денег у нас не было. Мне пришлось распрощаться с красивым трофейным портсигаром. Бородач пытался что-то говорить о серебре, но я только рукой махнул.

Светляков специально из-за нас приехал в управление.

— Ну, самодеятельность, что новенького?

Альгис вкратце передал всю историю. Когда он сказал, что безволосый — это Людвикас Скейвис, я даже подскочил.

— Его надо искать вот по этому адресу, — я подал бумажку, написанную рукой мачехи.

Светляков вызвал оперативную группу и велел мне рассказывать все, что знаю о том доме и проживающей в нем певице. Они тихо переговорили между собой, а потом объяснили нам: