О хлебе, любви и винтовке

Кое-как подняли мать, увели к соседям, поставили караул из наших ребят, а сами побежали в город. Комсомол всех поднял на ноги: приехали оперативные работники, проводник с собакой. Но преступников найти не удалось. Следы приводили к реке и здесь терялись.

— Они этой ночью у нас были, — сказал я оперативнику.

— Теперь все с три короба наплетут — и видели, и слышали, и даже внешность описать могут. А ты лови ветра в поле, — отмахнулся он.

— Вы слушайте, когда вам дело говорят, — разозлился я.

Допросили Накутиса.

— Были. Трое. Назвались милиционерами и приказали провести к Бичюсам.

Собака от наших дверей повела к тому месту, где на берегу виднелся след от лодки. Не было никаких сомнений.

— Как они выглядят?

— Двоих не приметил, люди как люди, а третий — лупоглазый такой, волосы вьются, зуб спереди со щербиной. Такой вертлявый. Боюсь ошибиться, но сдается мне, что я его в нашем пригороде и раньше встречал. Кроме того, он с метой — младший Бичюс малость куснул его за ногу.

«Риндзявичюс!» — вспыхнула догадка, но вслух сказать я побоялся. Побежал один.

Риндзявичене стирала во дворе белье.

— Где Алоизас?

— Откуда мне знать? Уже полгода, как глаз не кажет. А ты своей матери говоришь, куда подаешься? Вот так и он. Растила, доглядеть старалась, чтоб все, как у людей, было. И работу вроде неплохую нашел, а теперь вот даже бельишко домой не принесет выстирать. Чужих обстирываю. Люди поговаривают, будто он к дочке Дигрюсов Забеле порой захаживает. Справься, если нужен.

Через десять минут я был на другом конце пригорода. Сын Дигрюсов брал в читальне нашего клуба книги, поэтому я начал с него:

— Пришел спросить, прочитал ли Ляонас книги?

— Не знаю, Ляонас в гимназии, а Забеле — в огороде, позову сейчас…

Только этого мне и надо было. Я быстро осмотрелся, заметил на столике под радио фотоальбом Забеле. Схватил, стал торопливо листать. Вот фотография, сделанная по случаю окончания четвертого класса. Риндзявичюс смотрел на меня большими детскими глазами. Крупная голова, казалось, еле держится на тонкой жилистой шейке. Алоизас был на три-четыре года старше меня. Я его застал в четвертом классе, там же и оставил. А еще через год директор школы, вписав ему в удостоверение тройки с минусом по всем предметам, отпустил Алоизаса в ремесленное училище. Оттуда Алоизас сбежал и поступил учеником в железнодорожные мастерские. Однако вскоре подался в грузчики, где заработки были выше. На втором снимке Алоизас растягивал гармонь. Кривая улыбочка. В углу рта залихватски прилипла сигарета.

И третий — большой снимок фотоателье «Балис». Меня словно током ударило: те же, описанные Накутисом, глаза, те же кудри, щербинка. На оборотной стороне надпись: «На память Забеле. С благодарностью за все. Алоизас Риндзявичюс». И дата сорок четвертого года. Лучше, паразит, и придумать не мог. Но спрятать фотографию в карман я не успел, зажал между колен. Вбежала Забеле.

— Тебе кто разрешил? — вырвала у меня альбом.

— Да скучно было ждать.

— Подумаешь — заждался!

— Я с тобой по-хорошему, а ты накидываешься. Думал, ты культурная — романы Пилипониса читаешь…

— Станешь культурной, когда вырядишься в ватник…

— А тебе пошло бы…

— Что я тебе, торфушка, в ватнике ходить! Увидев, куда клонится разговор, Дигрене, стукнув кулаком по столу, прикрикнула на дочь:

— Забеле! Уймись!

— А чего он суется в чужие дела?! Чего нашего Ляонаса в большевики агитирует? Мало, что сегодня одного трахнули, другой смерти захотел…

— Тра-ахнули! В большевики агитирует!.. Вопишь, а сама даже смысла слова не понимаешь, не знаешь, с чем едят этот большевизм, — дразнил я ее.

— С автоматами едят! — крикнула Забеле в припадке бешенства и словно подавилась — испугалась.

Я поднялся:

— А слова-то не твои, Алоизаса.

— Ну, видишь! — схватилась за голову мать.

Уходя, я зло стукнул дверью. Во время спора незаметно затолкал фотографию в рукав. Проходя мимо окна, услышал брань в доме:

— …Заварила кашу, змея подколодная…

Взглянув на фотографию, Накутис глазам собственным не поверил, побежал за очками. Всмотревшись получше, перекрестился, боязливо оглянулся вокруг, задернул занавески и только тогда шепнул мне на ухо:

— Он самый.

В доме Гечасов посторонних уже не было. Только свои, близкие. Плач, причитания, проклятья убийцам…

Побежал в органы. Принесенная мной новость подняла всех на ноги. Я очутился в кабинете самого начальника управления полковника Светлякова.

— Ну-ка, ну-ка, покажись, каков ты есть. О тебе, как о Пинкертоне, легенды ходят. Тебе что — просто везет или ты действительно такой умный? — Он пожал мне руку. — Мои ребята будут недовольны, если прикажу им брать с тебя пример. Может, почтим их упущение минутой молчания. А?

— Не вижу ничего особенного, просто я лучше знаю в лицо наших, зареченских…

— С этого и должен начинать каждый чекист, — поднял он палец и указал в сторону портрета. — Как сказал Дзержинский: мы защищаем революцию, народ, поэтому и опираемся в своей работе на народ. — Потом повернулся к подчиненным: — Размножить фотографию!