О ком молчит Вереск

Вздрогнул и обернулся, чтобы встретиться взглядом с почти черными глазами Сальваторе.

– Нет. Устал от толпы.

Отвернулся и снова провел пальцами по коре.

– Сальваторе и… и кто? М? Ведь это ты вырезал, да?

– Девочка, в которую я был влюблен.

Ответил Сальва и сам склонил голову, рассматривая ствол дерева. Массивные челюсти сжались, и сквозь аккуратно постриженную щетину стали видны желваки. В уголках, прищуренных глаз появились морщинки. И взгляд затуманился поволокой, как будто все мысли унеслись куда-то очень далеко.

– И где она теперь, эта девочка?

Теперь сам Сальва провел пальцами по вырезанным буквам и облокотился о ствол рукой.

– Выросла, вышла замуж, родила сына.

– Она тебя не любила?

– Я думал, что любила, но женщины умеют врать и лицемерить намного лучше нас, мужчин. Поэтому я ошибался. Не любила.

– Значит, у вас не сложилось?

– Да, у нас не сложилось.

Прозвучало с горечью, чем сильно удивило Чезаре. Он привык видеть дядю саркастичным, веселым или злым и жестоким, а вот таким печальным даже себе не представлял.

– Ты все еще ее любишь?

Усмехнулся и посмотрел на племянника.

– Заметно, да? Ди Мартелли отличаются редкой преданностью даже тем, кто этого не достоин. Они все однолюбы.

– И все же ты женат на другой.

– Я мужчина, Чезаре, а любовь и мужские потребности не имеют друг с другом ничего общего. Если бы твой любимый ресторан закрыли, ты бы перестал есть?

И расхохотался, хлопнул племянника по плечу.

– Ты сравниваешь любовь с едой? Это разве не кощунство?

– Я сравниваю с едой секс. В любимом ресторане всегда вкуснее, но какая разница, в какое мясо вонзить голодные зубы.

Чезаре немного смутился. Ни отец, ни мать не говорили с ним настолько откровенно. Но с дядей это было естественно и непринужденно. Он не относился к нему, как к младенцу, в отличии от отца и от матери. Чезаре мог себе только представить сколько такого мяса желает, чтобы его сожрал Сальваторе ди Мартелли. И внутри опять появилось это ощущение восхищения и зависти. Едкое желание стать таким же, иметь такой же успех у женщин, успех во всем.

– Пойдем отсюда. Я покажу тебе весь дом.

– И твою комнату, где ты жил мальчиком?

– И свою комнату тоже.

***

– Вот она, моя обитель. Располагайся, а я пока переоденусь. Терпеть не могу все эти костюмы, удавки.

Чезаре восхищенно присвистнул.

– Круто. У тебя постеры с автографами Скорпов*1?

– А то, и не только с ними.

– Вау! – схватил гитару и провел пальцами по лакированному корпусу. – Ручной работы, да? И кто мастер?

– Один испанский профи… он повторил точную копию моей гитары, которую сломали по неосторожности много лет назад. Вот здесь…

Сальва провел пальцами по гравюре…

– Точно скопирована надпись, которая была сделана на оригинале моей матерью. Твоей бабушкой.

– И кто сломал оригинал?

Усмехнулся уголком рта и взял гитару у Чезаре.

– Та самая девушка.

– И ты ее простил?

– Любовь многое прощает, она слишком слепа, чтобы видеть недостатки.

Вернул инструмент племяннику и отошел к встроенному в стену шкафу. Чезаре сел на невысокую кушетку и пристроил на своих коленях гитару. Инструмент его восхищал, манил. Когда-то он мечтал научиться играть, но ни отец, ни мать не одобрили этого желания. ОН учился тайком у друзей. Немного преуспел, но не так чтоб хорошо, но что-то умел.

– У Альфреда есть гитара… он научил меня парочке аккордов. Завораживающий инструмент. Когда берешь его в руки, кажется, что все звуки стихают, и хочется услыхать только этот.

Тронул струну и тут же отпустил.

– Прости, я не хотел трогать. Понимаю, как она тебе дорога.

Обернулся и увидел, как дядя стоит спиной к нему и достает из шкафа спортивную рубашку… взгляд Чезаре застыл на следах от плети. Вся спина Сальваторе разворочена косыми шрамами, они настолько сплетены друг с другом, что напоминают ожог.

– Твою ж…откуда это? Это…следы от плетки? Тебя били?

– Что? А, это? Так, пустяки. Китайские тюрьмы славятся особыми методами наказаний.

– Это сделали в тюрьме?

– Да…

– А…за что тебя посадили?

– За торговлю наркотиками.

– Ты торговал наркотиками?

– Нет. Ди Мартелли не занимаются наркотрафиком, но кто-то очень хотел, чтоб я сел.

– И сколько ты отсидел?

– Почти двенадцать лет.

Чезаре присвистнул, и его глаза округлились.

– Охренеть! Двенадцать лет? И ты знаешь, кто это? Кто тебя подставил?

– Конечно, я знаю, кто это. Я был бы не я, если бы не знал.

Набросил рубашку, поправил рукава и улыбнулся.

– Ты его наказал? Этого человека?

– Накажу обязательно. Ди Мартелли мстительны и злопамятны, и они не умеют прощать. Но…месть блюдо, которое нужно подавать холодным и по небольшим кусочкам. Так, чтобы насладиться каждый раз, когда предатели корчатся от боли.

– Надеюсь, отец поможет тебе наказать ублюдков, из-за которых ты так страдал.

– Оооо, именно твой отец мне в этом и поможет.

Прозвучало зловеще, и выражение лица Сальваторе сильно изменилось. Стало хищным, жестким с этим жутким взглядом исподлобья, скорее звериным, чем человеческим. Захотелось сбежать или спрятаться, или сделать так, чтобы дядя снова стал таким же, как несколько минут назад. Чезаре протянул ему гитару.

– Сыграй для меня что-нибудь.

– Бросай.