О ком молчит Вереск

– Чезаре…я пойду к себе. У меня, правда, очень сильно болит голова, прости.

– Просто скажи, помнишь?

– Чезаре…Конечно, я помню.

– Я знаю про волка, про то, как они с дядей Сальваторе лазали через забор к тебе в дом. Это он мне рассказал. Не ты и не папа. У вас сразу был роман? Ты влюбилась в моего отца с первого взгляда?

Спросил как-то взволнованно. Быстро.

– Да, я сразу влюбилась в твоего отца, как только впервые увидела.

Все еще не оборачиваясь. На глаза навернулись слезы, и я стиснула пальцы. Ведь я сейчас не лгу. Я говорю правду. Ни единого слова лжи.

– И с тех пор больше никогда и никого не любила?

– Да…с тех пор я больше никогда и никого не любила.

– И сейчас? Ты любишь моего отца и сейчас?

– Я люблю его и сейчас… твоего отца… безумно люблю. – ответила, как сама себе, заторможенно, медленно, видя перед глазами лицо Сальваторе ди Мартелли с развевающимися волосами и с наглой ухмылкой на губах.

– Круто! Спокойной ночи, ма!

Тревожные нотки из голоса Чезаре исчезли. Ему понравился мой ответ. А я вздрогнула от осознания, что сказала это вслух. Сказала своему сыну... о любви к тому, кого он знал лишь, как своего дядю... и ведь спрашивал он меня о Марко...Марко, которого привык считать папой и переживал о нас с ним. Мой добрый мальчик.

***

Но вместо того, чтобы пойти к себе в комнату и лечь в постель, я оделась, вышла во двор, зашла в гараж и села в свой любимый кабриолет Ferrari Portofino, и вырулила к воротам, нажала на пульте комбинацию секретного кода, и когда роскошный особняк остался позади, вдавила педаль газа, глядя на придорожный знак, возвышающийся над трассой, знак, на котором огромными буквами было написано «Палермо 250 км».

После той сцены в беседке… когда я так унизительно позволила себе скатиться в омут его черных глаз, когда сорвалась и не смогла удержаться и утонула в своей отвратительной, никуда не девающейся с годами похоти… после той сцены я так люто себя ненавидела.

Я говорила себе о том, что меня бросили беременную, раненую подыхать. Меня с легкостью отдали своему брату, меня просто вышвырнули из своей жизни. И с этими доводами было так легко его ненавидеть, осуждать. Пока не прикоснулся, пока не заставил нестись навстречу его сумасшедшему обаянию, его дьявольской сексуальности.

И моя неизменная реакция на каждое касание пальцев, на касание моих обнаженных нервов бархатными ласками его наглого голоса. Напоминая, какими мы были тогда… Напоминая, как легко у него получается пробудить мою чувственность. Одним щелчком пальцев возродить ее из пепла.

В усадьбе мне сказали, что его нет дома, что он уехал несколько часов назад.

Но вместо того, чтобы развернуться и уехать, я загнала машину в заросли и вышла на свежий воздух. И впервые почувствовала себя дома. У дома свой особенный запах, дом — это даже не стены, не окна. Дом – это там, где нежно щемит сердце и хочется плакать от ощущения покоя.

И от воспоминаний.

Не знаю, зачем приехала. Наверное, затем, чтобы посмотреть в глаза и спросить – правда ли это. Правда ли то, что он рассказал Чезаре о тюрьме. Или красивая история для окружающих, способ вызвать расположение, способ перетянуть моего сына на свою сторону, а затем…затем использовать и отомстить мне через него.

Ноги сами шли в сторону тропинки, к вересковому полю, к реке. Где-то далеко словно эхом услыхала свой собственный смех и его хрипловатый голос.

«Беги, Вереск, беги! Догоню и прибью, малая!»

Там, в Китае…ведь я могла его простить. Могла дать нам шанс быть вместе. Проклятые пятнадцать лет, их ведь как будто не было. Вырос мой сын, изменился Марко, изменилась я сама. Мир стал совершенно другим, а моя любовь к дьяволу…с ней ничего не случилось. Почему? Почему я не разлюбила, не разочаровалась, не забыла.

Под ногами шуршат сухие лепестки сиреневых воспоминаний, ветер треплет волосы и подол платья, а туфли мешают идти, и я скинула их привычным движением, как делала это когда-то. Скинула и с наслаждением ступила босыми ногами на сухую траву.

И неумолимо влечет к берегу, к бурлящей беспокойной заводи. Я слышу шум воды, слышу, как она бежит по камням, цепляется за коряги, плещется и бьется о берег. И от волнения вдруг что-то стонет внутри, вдруг сбивается дыхание, сильнее начинает биться сердце. Я уловила запах…дуновение лайма и соленых брызг. Ускорила шаг, спускаясь ниже, сворачивая вслед за тропинкой, чтобы увидать мужской силуэт на берегу.

И я знаю, кто это. Мое сердце знает еще до того, как глаза рассмотрели.

Господи, когда я перестану так остро реагировать на его присутствие, на его появление, на него самого? Я, взрослая женщина, мать взрослого сына, а внутри просыпается безнадежно влюбленная девчонка. Просыпается Вереск, готовая на все ради своенравного, жестокого Паука.

Какой он высокий, мощный, как трепещет его льняная рубашка от порывов ветра и развеваются черные волосы. И я невольно считаю шаги, отделяющие меня от него.

Тихо подошла сзади и остановилась в нерешительности, и прежде чем успела что-то сказать, он вдруг прошептал: