О ком молчит Вереск

Вытерлась насухо пушистым полотенцем и вышла из ванной, завернутая в халат, а он по лестнице наверх поднялся в одном полотенце. Волосы мокрые, на теле капельки воды.

И я ощутила словно электрический разряд во всем теле. Мы остановились. Оба. И он, и я. Это были мгновения откровения, мгновения какой-то обоюдной обнаженности. Я узнавала этот сумасшедший, полный страсти взгляд и ничего не могла с собой поделать, отвечая таким же диким взглядом. Он сделал шаг ко мне, а я ринулась к себе в комнату и закрылась на замок дрожащими руками, прислонившись лбом к двери и прислушиваясь к его шагам. Они отчетливо донеслись возле моей двери. И я вцепилась руками в ручку. Еще секунда, и я распахну проклятую дверь. Но шаги начали отдаляться, и я с облегчением выдохнула.

Да, не сегодня. Еще очень рано. Я должна побороть свои чувства. Я должна вытравить их из себя и еще… мне, наверное, нужен секс. Так сказал Вова. Сказал, что я должна найти кого-то, кто хорошенько меня оттрахает, и тогда мысли об этом подонке выветрятся из моей головы и моего тела. Для секса с Альваресом еще слишком рано. Я к нему не готова и… он так быстро меня не получит. Точнее, Нину. Меня он не получит НИКОГДА!

***

Он сидит в зале суда, вокруг куча народа, вокруг папарацци. Что-то громко говорит обвинитель, адвокат рядом щелкает карандашом по столешнице. Явно нервничает. Не все идет так, как им хотелось. А он…он думает о Нини.

Так ее называет Матео. Нини. Ей подходит. Маленькая, нежная, синеглазая. Нежная и до одурения сексуальная. У него из головы не выходят ее стройные ноги, ее тонкие запястья, плечи, ложбинка между тяжелыми грудями, изящная длинная шея с завитками волос на затылке. Ее голос, который моментами кажется знакомым, а моментами просто сводит с ума своим тембром. Она с легким акцентом рассказывает Мати сказки, шепчет ему ласковые слова, а Арманд слушает за дверью и закрывает глаза, чувствуя дрожь по всему телу. Он хочет слышать ее голос для себя, хочет слышать свое имя ее голосом, хочет ощутить ее руки на себе, как тогда при аварии. Касание пальцев своего лица. И трахнуть ее хочет. Так, чтоб искры летели, так, чтоб кричала и царапалась. Черт, сколько раз за сутки он вспоминает об этой девчонке? Что в ней такого? Мышь серая. Невзрачная, одетая, как замухрышка, не накрашенная, без маникюра. Какого хрена его так вставляет? Ведет от запаха, взгляда, улыбки. От жестикуляции, от мимики. От всего его ведет. Наблюдает за ней и, бл*, не может оторваться! Ловит себя на том, что по пятам ходит. То из окна выглядывает, то смотрит за ними в игровой, то в спальне дверь приоткроет и следит… как она наклоняется к Мати и что-то тихо говорит. А ему виден ее профиль, ее высокая грудь, плечо, ее нога, оголившаяся до бедра. И он готов мастурбировать на этот кусочек кожи.

Бл*, он не думал, что испытает это снова, он никогда бы не поверил, что излечится… от той, другой зависимости, что перестанет видеть ту… по ночам. Но она вспоминалась все реже, звонки частному детективу стали единичными, а отчеты уже не открывались с таким рвением. Черты лица стирались из памяти… их заменяли аккуратные, словно вылепленные, черты лица Нини. Да, ему нравилось называть ее Нини. НИИИни. Там, в парке он боролся с диким желанием наклониться к ней и убрать пряди волос с ее лица, погладить большим пальцем ее губы. Губы… О них он тоже думал. Они сводили его с ума. Ее огромные глаза, заслоняли собой другие. Такого же цвета… и ему уже казалось, что те, пожалуй, были не такими яркими, как эти. Он не понимал себя. Не понимал, какого черта сравнивает их, почему оба лица сливаются для него в одно. Как будто…как будто он уже ее нашел и испытывает физическое и моральное удовлетворение, а потребность рыть носом землю уходит на второй план. Его больше волновало – куда отвезти их обоих сегодня вечером. Где еще она не была? Что не видела в Мадриде? Взять Мати и всем вместе…

– Какого такого свидетеля, который вас прекрасно знает, может привести обвинение, Альварес! Вы меня слышите?

Резко обернулся к адвокату. Приятная картинка, на которой он, Нина и Мати гуляют по берегу моря, испарилась, и вместо нее возник зал суда, перекошенное лицо Индюка и щелкающие фотоаппараты.

– Что?

– Сейчас сюда войдет свидетель обвинения. Какого черта? Что за свидетель может быть? Кто готов давать против вас показания?

– А мне откуда знать? Это разве не ваша работа?

– Твою ж мать! Карамба! – выругался адвокат, когда в залу суда вошла Каролина в великолепном темно-бордовом платье. Вошла, как на подиум, и продефилировала к креслу. С трагическим лицом, бледным макияжем и грустными глазами. Надела б черное, можно было бы решить, что у нее кто-то умер.

– Какого черта? – процедил сквозь зубы Альварес и сжал кулаки. Ах ты ж сука! Что за выбрык!

Каролина картинно убрала с лица завитые светлые пряди, делано склонила голову на бок, хлопая длинными ресницами.

– Сеньора Альварес…

– Завоченко. У меня моя девичья фамилия. – и с упреком посмотрела на Альвареса.